Любка-санинструктор

Новый день начался дождём - прямым, сплошным и спокойным. За его мутным занавесом скрылись лохматые ракиты, поднявшиеся над косогором, по вершине которого тянулась немецкая траншея. Из седого зыбкого тумана выступали тёмными пятнами сгоревшие вчера танки. Оттуда ещё острее тянуло тяжёлым запахом - так пахнет только жжёное железо.

Булькала вода - ржавая, грязная, она стояла на дне траншеи. Любка поёжилась от озноба и, пряча лицо от холодных брызг, надвинула капюшон плащ-палатки до самых бровей. Со вздохом посмотрев на свои начищенные сапоги, она решительно ступила в ближайшую лужу и захлюпала вдоль траншеи. Где-то там находится блиндаж командира роты Воронова, и Любке надо было доложить ему о своем прибытии.

Из щелей и ниш доносился густой кашель, кто-то мурлыкал песенку. Солдаты молча провожали взглядами маленькую Любкину фигурку и равнодушно позёвывали - мало ли по траншее санитарок ходит.

Скользя по глинистому грунту, цепляясь рукой за осклизлые выступы, Любка шла уверенно, словно была уже в этой траншее неоднократно. Но, пройдя еще метров сорок, она остановилась. Здесь траншея разделялась на две. Мысленно обозвав себя дурёхой, Любка наугад повернула вправо. Здесь было безлюдно, и несколько минут спустя Любка уже решила возвратиться назад, к развилке, но, увидев низкий вход, завешенный плащ-палаткой, направилась к нему. Голоса, донёсшиеся до ее слуха, заставили её осторожно откинуть край плащ-палатки. Она сунула голову и тотчас же отшатнулась.

- Черти! - прошептала Любка. - Любовь крутят. Нашли время! - Она уже намеревалась с шумом войти в блиндаж, но в это время несколько санитаров вышли из-за поворота траншеи с носилками и узлом.

- Эй! - окликнул кто-то из них Любку.- - Без стука не входить. Он те, начмед-то, всыплет!

В блиндаже раздался шорох, и плащ-палатка откинулась. В проёме появилось свежее, очень миловидное женское лицо. Большие голубые глаза на миг задержались на Любке и перекинулись на санитаров.

- Почему долго? - недовольно спросила женщина.

- Старшину ждали, товарищ младший лейтенант! – Санитар постарше опустил узел.

- Ждали, - с тем же недовольством продолжала незнакомка. - Сидели да раскуривали. Ладно, идите на капе батальона. А вам что? - Вопрос относился к Любке.

Незнакомка вышла из блиндажа и оказалась очень стройной молодой женщиной в щеголеватой офицерской форме. Из-под её пилотки выбились светлые волнистые волосы, и она небрежным жестом поправила их.

«Как у Любовь Орловой. Красивая!» Однако, вспомнив увиденное, Любка нахмурила рыжие бровки и отрезала:

- Мне нужен командир третьей роты Воронов. Где его найти?

Младший лейтенант смерила Любку взглядом и сухо ответила:

- У себя в роте. Вот, идите за Старцевым, он покажет! - круто повернувшись, она исчезла в блиндаже.

- Кто эта блондинка? - спросила спустя минуту Любка, шагая за провожатым - пожилым санитаром.

- Жена старшего лейтенанта Воронова. - Старцев почему-то крякнул.

- Фью, - присвистнула Любка. - Ловко!

- А что?

- Да так. Искала мужа, наткнулась на жену.

- Жена. Я на его месте… - Старцев вновь крякнул и, не договорив, остановился. - Мне дальше. А блиндаж Воронова - вон там, за поворотом.

Когда Любка спустилась по крутым ступеням, ведущим в блиндаж, она с минуту вглядывалась в полумрак и, приглядевшись, увидела нары, стол, несколько спавших солдат и двух офицеров. Не угадав, кто из них Воронов (наверно, брюнет, - подумала она), Любка доложила о своём прибытии черноволосому офицеру.

- Ну, что ж, - сказал брюнет, обращаясь к товарищу, - нашего полку прибыло. Ты, Воронов, прими товарища Любу. У твоего старшины есть куток. Ей места там хватит. А я пошёл к комбату. Небось, клянёт меня. - Брюнет накинул плащ-палатку и вышел.

Любка смутилась - опять обмишулилась.

Старший лейтенант неторопливо свернул карту, сложил в полевую сумку карандаши и целлулоидный транспортир, щёлкнул кнопками планшета и только тогда спросил:

- Воевала? Ранена? Где?

- Воевала под Новороссийском, Абинской, Крымской. Там, под Крымской, и была ранена.

- Aга, - Воронов кивнул. - Так вот, слышала, что адъютант комбата сказал? Сейчас старшину вызову. Петров! Бегом за Громовым!

- Есть за Громовым!

Лежавший на нарах солдат встал и направился к выходу. Пока он ходил за старшиной, Воронов более не проронил ни слова, и Любка достаточно хорошо рассмотрела своего командира.

Любке редко нравились люди с первого взгляда. Она знала, что ошибиться можно запросто. Но этот офицер сразу внушил ей доверие и несомненную симпатию. Впрочем, возможно, в этом сыграло свою роль то, что она увидела там, в блиндаже начмеда. «Дура! - безапелляционно решила Любка о жене Воронова.

- Тьфу! - Любка, забывшись, и в самом деле плюнула. Воронов удивленно вскинул широкие брови,

- Это по какому поводу?

- Так, - смешалась Любка и покраснела.

- Так и прыщик не вскочит, - Воронов усмехнулся.

И только сейчас Любка увидела под его глазами синеватые тени.

Вернулся Петров в сопровождении старшины - черноусого мужчины со шрамом над клокастой бровью, и Любка пошла вслед за ним обживать своё убежище. Выглядело оно неплохо: обшито фанерой, пол устлан досками. Лучшего Любка и желать не могла.

Старшина, дымя самокруткой, молча подождал, пока Любка устроила постель, разложила на столике медикаменты, и только после этого он сказал:

Ты, дочка, вот что: приглядывай за командиром роты. Ну, в смысле постирать и так далее. Подворотнички там, носовые платки.

- Это почему? - взъерошилась Любка. - Если я санинструктор, значит...

- Тю! Забалаболила! Не санинструктор, а женщина, ясно? Себе будешь стирать, вот заодно, - старшина досадливо крутнул головой.

- Никаких стирок. У него жена на то есть! - отрезала Любка.

Старшина потоптался на месте, покрутил ус и молча вышел.

Дождь лил по-прежнему. Его капли барабанили по брезенту, прикрывающему вход, где-то журчал ручей. На правом фланге изредка постукивал пулемет - глухо, как в подушку.

Вторая половина дня прошла в хлопотах. Любка наводила в роте порядок. Старшина только покряхтывал от досады, но беспрекословно выполнял все требования ротного санинструктора: вызвал парикмахера, собрал грязное бельё, выдал солдатам по куску мыла и сделал ещё десяток разных дел. И уже под самый вечер,