людей».

Новости хоть куда... Оленин распорядился немедленно обваловать силосные ямы и склад с минеральными удобрениями. Послали тракториста на самодельном бульдозере.

Прибежала запыхавшаяся Марина. Подол обхлюстан, в резиновых сапогах чавкает вода. Марина в отчаянии, чуть не плачет. Приготовили помещение для приема утят, разбили на отсеки, установили все, что нужно, завезли корма, даже электрообогрев устроили и испытали — все ушло под воду. Только и успели, что вытащить корма, да поилки с кормушками.

Оленин развел руками. Чем он мог ей помочь? Сказал несколько одобрительных слов и послал домой переодеться — Марина дрожала то ли от холода, то ли от возбуждения. Сам в сопровождении Трофимова и председателя сельсовета отправился к реке. Туда устремились все, не занятые на работах. Старики ахали, качали головами. Никто слыхом не слыхивал и видом не видывал, чтобы Ташумка такое выкидывала. Оленину не верилось даже, что это та самая река-речица, тихая, мелкая, заросшая по берегам ивняком да осокой, в зеленой ряске и поверх белые-белые лилии — нимфеи... Гляди-ка! Точно взбесилась: рычит, крутит, подмывает высокий берег. Моста и в помине нет. Не то снесло начисто, не то стоит, да те видать под мутной водой. На его месте лихая заверть пенится бурой пеной, взвизгивает, рассекаясь о прибрежные ветлы. Плывущие льдины сталкиваются, звонко хрустят острыми углами и, точно осколки рассыпавшейся радуги, играют на солнце цветными огнями.

Над рекой висит неумолчное шуршание. Крепко шпарит солнце. В небе — переплетенные затейливой вязью облака. Но Оленину сейчас не до кружевных облаков: он глаз не спускает с реки. Кругом все кажется знакомым, близким и вместе с тем каким-то необычным, новым. Это новое, должно быть в буйстве речушки, в ее внезапной разнузданной ярости. Мнится, она мстит людям за то извечное пренебрежение, с каким они к ней относились, мстит за выпавшую ей унизительную долю: быть вечно мелкой, бессильной. Теперь взъярилась. Страшен, кажется, бунт ее... И смешон. Как смешна и ничтожна сама бунтарка. Не пройдет и недели, как, выдохшаяся, загнанная обратно в свое корыто, она будет тихонько продолжать свое «мелкое существование»...

Но, бывает, и слабый, доведенный до отчаяния, приносит немало бед... Оленин это хорошо знает. Нечаянно возникшее сопоставление усилило тревогу еще больше. «Где же обещанная амфибия? Люди ждут помощи, а те, в райисполкоме, и не чешутся!»

Но вот вдали многоголосье — по берегу бежала ребятня, сопровождая выплывающее из-за поворота речки нечто зеленое, приземистое. Ага, наконец, амфибия! Из нее махали флажком. Председатель сельсовета пустился навстречу. Невиданная в деревне машина приблизилась к пологому спуску, взобралась на берег, но застряла в густом иле, попятилась, пробуксовала и опять поплыла в поисках более подходящего места.

Дед Верблюжатник, подхватив рукой мотню, припустил вдоль берега.

— Ух ты!.. Вот так да! Танк! Железный, железный, а во! Ну и плывет, каналья!.. Что тебе пароход!

Председатель сельсовета, сложив руки рупором, растолковывал водителю, откуда вывозить людей, и машина уплыла в третью бригаду. Оленин поспешил обратно в правление. События наползали одно на другое. Предстояло организовать помощь пострадавшим: расселить их временно по другим квартирам, выписать продуктов, устроить детей, чтоб нормально посещали школу, — всего сразу не учесть.

Весь день председателя прошел в хлопотах, в суматохе, но о Ташумке он не забывал, сам ходил и других посылал несколько раз проверять — поднимается вода или нет. Оказывается, застопорила, стоит на верхней точке.

Вечером, когда правленцы разошлись по домам поесть, Оленин перечитал заявления и другие бумаги, скопившиеся за день на столе, написал резолюции. Закончил, отложил, стал смотреть в окно на темно-синее небо. Некоторое время он старался не думать ни о чем совершенно. Так надо. Этому учил в свое время летчиков полковой врач Лис. Он научно доказывал, что именно таким образом клетки мозга отдыхают и восстанавливают свои функции, а Лис в этом кое-что понимал... Однако сегодня у Оленина с физиологией что-то не ладилось. Как часто бывает, именно в минуты насильственного бездумья в голове начинает бродить всякая дребедень, разные «мелочи», для которых в остальное время в голове, занятой важными мыслями, места не находится.

Неожиданно зазвонил телефон. Оленин встряхнулся. На проводе оказался Битюг, звонивший с той стороны. Он промычал что-то так невразумительно, что Оленин ничего не разобрал.

— Что тебе не сидится спокойно? Твоя изба не плавает... — пошутил Оленин и хотел повесить трубку, но Битюг тянул свое:

— Тут в Гай приплелся один городской... По уши в болоте. Гы-гы-гы! Не знаю — врет, не знаю — правда. Везли, говорит, да застряли... Спецмашина у него с тремя тыщами утят в ящиках... Экспедитор Никшутам прислал с птицефабрики. Застряли. Гы-гы-гы! Чудаки! Захотели проехать по нашей дороге! Канючит, трактором тащите, а то, мол, все передохнут. Вот. А мне что? Могу притащить. Жалко же... Тоже живность... Только куда их деть, утят-то? Три тыщи в карман не сунешь! Так что командуй, Леонид Петрович...

От такой новости у Оленина дух перехватило. Одно к одному, как назло! Мало что позаливало везде, так еще первый привоз утят на ночь глядя подоспел! Птенцы-то, односуточные, некормленые, непоеные, погибнут. Что ж это получается?

Битюг, не слыша долго ответа, принялся объяснять еще раз с начала.

— Этот мокрый городской сказывал, что они всю ночь будут возить, до самого утра... Все двадцать тыщ. Видать, Никшутам выслужиться захотел!

— Что-что? — вскричал Оленин, не веря своим ушам. — Да разве он не знает, что у нас мост залило? Мы же отрезаны! Это ж... Это ж катастрофа! Предательство!

— Совершенно верно, Леонид Петрович! Еще какое предательство! О чем я толкую? Никшутам — тот еще субчик!

Чувствуя нюхом скандал, Битюг воспламенился.

— Бить его надо! Посадить к сыночку, к Филиппу, в кутузку!

Оленин потемнел. Он раньше Битюга понял все. Понял свой промах. Понял, почему Никшутам с такой охоткой мотнулся в город. Гад! Заранее продумал подлость. Заранее рассчитал, что за нее судить его не будут.

Конечно, он не предупредил птицефабрику, что колхоз отрезан половодьем, а те приурочили начало поставки утят именно на это время. Удар рассчитан в самую душу!

«А ты? Растяпа! Кутенок слепой! Поверил в добропорядочность Никшутама? Вообразил, что перевоспитал его? Так тебе и надо!»

Досада на собственную доверчивость, на близорукость совершенно вывела из себя Оленина. А Битюг долбил свое:

— Так ехать или гнать этого мокрого в три шеи?

— Валяй! —