до поясницы… Прочь всё лишнее, всё ненужное, и вот его светлый стоит перед ним всесильный и беззащитный, и лунный свет лежит на его плечах, и белыми кажутся волосы, такими же белыми, как и его собственные. Ольгерд обхватил его за талию и повлёк за собой туда, где лунная дорожка плеснула на волны живое серебро. Самая капелька магии, чтобы прохладная вода не охладила желания, чтобы зажглись звёзды в милых глазах, самых любимых, нет, единственных. “Никогда не было такой ночи, мой свет, и никогда больше не будет, ведь этой ночью мы умрём, а утром снова родимся на свет, но будем уже немножко другими”. А сейчас нет ничего, только нежность губ и блеск глаз, только сердце — быстрой птицей в ладони, только жаркое дыхание, и его так мало, и оно — одно на двоих. Прохладная вода уже плескалась где-то у пояса, когда Ольгерд положил руки на плечи возлюбленного и одним движением оседлал его бёдра, скрестив щиколотки на его пояснице. Поднялся высоко, прогнувшись, почти касаясь затылком воды, и почувствовал, как сильные ладони легли на ягодицы, поддерживая, сжимая по-хозяйски, обладая. Грудью скользнул по груди, добавляя ещё частицу магии, вырывая из приоткрытых губ тихое рычание. Плотно прижавшись к сильному телу, опустился ниже, достаточно, чтобы почувствовать первое прикосновение горячей и твёрдой плоти, пустившее сладкую судорогу по бёдрам. Не сдержал слабого вздоха-стона, крепче впился в закаменевшие плечи, поймал поцелуем жадные губы и снова двинулся вверх, запрокинув лицо к залитому лунным светом небу.

Сноп голубого огня разорвался в небе, плеснув в море пригоршню ярких искр. Горан вздрогнул, тихо ахнув:

— Силы Света! Это же маги на башнях! Стражи!

— Конечно, мой свет, — поворковал Ольгерд, лишь крепче обхватывая его стан ногами.

— Ведь они заметят нас!

— Непременно заметят, любовь моя. Рано или поздно… И пошлют сюда дозор… Ему понадобится четверть часа… А может быть, чуть меньше…

И ещё немного магии, на самом кончике языка, который можно теперь сплести с его языком в ласковой и настойчивой борьбе. И не услышать, а почувствовать на губах глубокое и глухое рычание. И поддаться сильным ладоням, прижимающим уже настойчиво, почти грубо, наконец-то покориться этим рукам, тихо вскрикнув, позволяя, впуская глубже, опускаясь ниже и сжимая в себе и ласково, и жадно. Как сильно впиваются в тело его пальцы, назавтра будут синяки, которые его светлый станет целовать, легко касаясь горячей кожи прохладными губами, но это будет завтра, а сейчас…

Голубая сфера взорвалась совсем рядом, на мгновение ослепив, но Горан лишь коротко задохнулся и, зажав в кулаке прядь серебристых волос, запрокинул его голову, а потом впился крепким поцелуем-укусом в беззащитно изогнутую шею. Ольгерд, не выдержав ставшего невыносимым желания, одной рукой крепко обхватив шею возлюбленного, положил другую на свою пульсирующую плоть.

А сгустки голубого огня полыхали уже прямо над головами, осыпая их плечи, холодными ослепительными искрами, вырывая из мрака искаженные страстью лица, распахнутые в крике рты, судорожно прижимающиеся друг к другу тела. Наконец, содрогнувшись в последний раз, Ольгерд уронил голову на плечо Горана. Тот шумно дышал и подрагивал всем телом, будто жеребец после длинной скачки. Проговорил хрипло:

— Если ты с меня слезешь, я смогу отвести им глаза.

Не размыкая ресниц, в блаженной истоме почти растекаясь по пылающей голубым огнём воде, Ольгерд промолвил:

— И тем самым испортишь всё удовольствие, мой свет. И им, и нам.

— Ну уж нет, — возмутился Горан. — Я всё-таки их магистр. Я не могу позволить им поймать меня здесь с голым задом! Я сейчас вынесу тебя на сушу, и мы спрячемся. Или удерём.

— Ладно, неси, если желаешь. Но я и пальцем не пошевелю, чтобы спасти честь твоего светлого магистровского зада…

Прижавшись щекой к тёплому плечу, покачиваясь в сильных руках, Ольгерд блаженно улыбался. Магия любви перегорала в крови, волны сладкой усталости разливались по телу, отзываясь лёгким покалыванием в натруженных мышцах. Он думал о том, что Горан всё ещё ужасно скован и старомодно консервативен, а значит, ему, Ольгерду, придётся немало потрудиться, чтобы избавить возлюбленного от комплексов светлого воспитания. И он, пожалуй, согласен посвятить этому благородному труду остаток своих долгих дней.