— Что именно? — зачем-то уточняю, рассеянно теребя рукав безнадежно большой мне рубашки.
— Ты не спрашиваешь, куда я иду и зачем это делаю.
— А ты не захочешь этого говорить.
— Не захочу. Но ведь должен сказать.
— Ты мне ничего не должен! — раздраженно откликаюсь я, отворачиваясь. Он подходит ко мне сзади и, обняв, целует в висок. Мне не нужно смотреть на него, чтобы чувствовать обреченность в жестах и действиях. И эта обреченность пугает и злит меня.
— Я знал, что так будет. Но не хотел верить в это… Просто хотел быть с тобой, — злит и его надтреснутый шепот. Хочется плакать, кричать и вообще корчить из себя истеричку из мексиканских сериалов.
— Уже ничего не изменишь. И ни к чему мне твои дерьмовые оправдания!
— Да пойми же ты! — Винс разворачивает меня к себе. — Я должен держаться от тебя подальше… Привычка убивать людей — вовсе не милая причуда!
— Да брехня это всё, Блэкстоун. Феерическая такая, прямо как твой идиотизм!
— Не понимаешь…
— Не хочу понимать. Не собираюсь понимать! На хуй логику!
— Событие века — Альфред О’Нил посылает на хуй логику; то единственное, во что безоговорочно верил, — он тяжело вздохнул. — Скоро к тебе вернется способность трезво мыслить… Стоит только переспать с этим.
— Я уже однажды переспал с тобой, так до сих пор расхлебываю.
А за этот горький смех хочется огреть его чем-нибудь тяжелым.
— Прости меня, Алфи. Прости.
— Не нужны мне твои извинения. Можешь оставить их для кого-нибудь другого.
— Я…
— Я не хочу этого слышать! — все же сорвался я, высвобождаясь из его рук. — Заткнись и отчаливай по-английски!
Снова отвернувшись, я закусил губу, чтобы не сказать что-то еще более грубое — хватит уж с Блэкстоуна счастья. И с меня тоже…
Но через несколько секунд он снова прижимает меня к себе, утыкаясь лбом в мои волосы и глухо шепча:
— Ты сейчас просто ломаешь на куски то, что от меня осталось. И все равно… Я. Тебя. Люблю.
Глаза защипало… Я глубоко вдохнул, пытаясь найти в себе силы еще хоть на пару фраз.
— Уходи, Винс.
Еще целую вечность он размыкал руки, шел, шел, шел… А я всю эту лимитную вечность давил подступающие слезы.
Он вернется. Ну конечно, он вернется. Всегда возвращается. Он должен!..
А я не должен реветь. Как бы сильна ни была боль, я не должен опошлять ее слезливыми стенаниями, как в дешевом романе.
Он вернется… но для этого мне предстоит сделать еще кое-что. И до той поры рано ставить многоточие.
====== Postscriptum ======
Любовь вожделеет, страх избегает. Этим объясняется, что нельзя быть совместно любимым и почитаемым, по крайней мере одновременно, для одного и того же человека. Ибо почитающий признает власть, т. е. боится ее: его состояние есть почитание, как честь, покоящаяся на страхе. Любовь же не признает никакой власти, ничего разъединяющего, отделяющего, возвышающего и подчиняющего.
9 октября, 2002 год. Беркли, штат Калифорния
— Кое-что забыла тебе отдать, — Пейдж положила на край стола немаленькую такую кипу макулатуры. Винс кивнул, даже не думая о том, чтобы взять в руки эту гадость — разглядывать развернувшееся на экране действо «режим ожидания» было куда как более интересно. Но замершая возле его стола Пейдж, видимо, всем своим существом стремилась увидеть хоть какую-то реакцию.
— О’кей, Пейдж. Я тебя услышал.
— Я могу ручаться за обратное. Винс, что происходит?
— Ничего не происходит. Всё в порядке, — заверил Винс максимально ровным голосом.
«Ничего не происходит. Всё в порядке… да. Просто я чувствую себя немного… трупом».
— Какого хрена ты меня убеждаешь, что всё в порядке, если даже не в состоянии терроризировать Пола своими выходками?
Может быть, Пол бы и заметил, если бы не старался встречаться с ним по возможности реже. Ибо нечего было читать впечатлительному братцу лекцию на тему «Гомосексуальность в лицах».
— На Поле свет клином не сошелся. Да и вообще… Он, наверное, отчеты мои смотрел невнимательно. Вот и не нашел, к чему придраться.
Пытаясь изобразить трудовой энтузиазм, Винс все же взял принесенные документы.
— За август? Ну, знаешь… Надо было постараться забыть…
— Также надо было постараться не заметить отсутствие августовской документации! Блэкстоун, да ты сам на себя не похож!
— Извини, я с утра не успел побриться.
— Очень смешно, — раздраженно парировала Пейдж. — Послушай, Винс, к чему делать проблему из…
— Заткнись, — резко оборвал Винсент. — Помолчи и не заставляй меня наконец-то ударить женщину.
— Боже, да что за идиотизм?! — стуча каблуками, Пейдж метнулась к выходу из кабинета. Уже держась за ручку двери, она обернулась и сказала:
— Блэкстоун, уж лучше будь просто геем, чем геем-страдальцем! Смотреть на тебя, кретина, тошно!
И ушла, хлопнув дверью. Отшвырнув от себя листы бумаги, Блэкстоун встал из-за стола и, стараясь не запустить чем-нибудь в стену, принялся симулировать изучение мокрого асфальта за окном.
«Быть мной куда более тошно, чем на меня смотреть…»
Небо было унылого серого цвета, столь чудно гармонирующего с асфальтом и настроением. Дождь стабильно поливал с самого утра, все гладкие поверхности были в мелкую водяную крапинку, словно бы прослезившись от умиления чудесной погодой.
Осень. Ее классические вариации тлеют в адском пламени опадающей листвы. Двадцать восемь осенних дней проведены в этом адском антураже.
«Я — опавший лист, — меланхолично подумал Винс, в мыслях летя вместе с желтеньким листочком под ласковые колеса джипа. — Оторванный от родного дерева лист, летящий в пропасть и неотвратимо гниющий с каждой секундой…»
Алфи бы невероятно польстило сравнение с деревом, сомнений на этот счет даже не возникло. Обозвал бы в ответ дубовой башкой и еще битых полчаса цедил бы яд сквозь зубы. Ностальгия…
Стеклопластик в ответ на скребущие по нему ногти отозвался жалобным скрежетом.
«Как я мог стать настолько зависимым от кого-то? Как я могу не испытывать