представить доказательства того, что такое право существовало, и показать, каким образом оно существовало. Если оно когда-либо существовало, то должно существовать и сейчас; ибо то, что свойственно человеческой природе, не может быть уничтожено человеком. Например, человеческой природе свойственна смерть, и люди будут умирать до тех пор, пока они не перестанут рождаться. Но мистер Берк выдвигает некоего политического Адама, которым связывается навеки все потомство; поэтому он должен доказать, что его Адам имел соответствующую власть и соответствующие права.

Чем слабее веревка, тем меньше следует за нее тянуть, и если только не хотят ее разорвать, то самой неудачной политикой будет натягивать ее. Если бы кто-либо задумал разбить позиции мистера Берка, то он поступал бы так же, как мистер Берк: он стал бы возвеличивать авторитеты, с целью поставить под вопрос их права, с того же момента, как поставлен вопрос о правах, пришлось бы отказаться от авторитетов.

Не требуется долгих размышлений, чтобы понять, что хотя нередко законы, изданные при одном поколении, остаются в силе на протяжении последующих поколений, основанием для этого является согласие живых. Неотмененный закон остается в силе не потому, что он не может быть отменен, но потому, что он не отменен: не-отмена считается за согласие.

Но статьи, приведенные мистером Берком, не имеют на своей стороне даже этого обстоятельства. Претендуя на бессмертие, они превращаются в ничто. Самый характер их исключает возможность согласия. Они разрушают право, которое могли бы иметь, тем, что основывают его на праве, которого иметь не могут. Бессмертная власть не входит в права человека, и потому она не может быть правом парламента.

Парламент 1688 г. мог бы с таким же успехом принять закон, уполномочивающий его (членов) на вечную жизнь, как и (закон), дающий вечную жизнь его власти. Вот почему об этих статьях можно сказать лишь одно: это просто формальные выражения, имеющие не большее значение, чем если бы те, кто их употребляет, приветствовали друг друга в старинном восточном стиле: «О, парламент, здравствуй вечно!».

Все в мире непрестанно изменяется, изменяются и мнения людей; и поскольку правительство существует для живых, а не для мертвых, только живые имеют в нем какие бы то ни было права. То, что считалось правильным и уместным в одну эпоху, может быть сочтено неправильным и неуместным в другую. Кому же принадлежит решающее слово в таких случаях — живым или мертвым?

Почти сто страниц книги мистера Берка посвящены этим статьям; очевидно, однако, что если самые статьи, устанавливающие присвоенную, узурпированную власть на все времена над последующими поколениями, являются необоснованными и по самой своей природе не имеют законной силы, то и все пространные ссылки на эти статьи, все красноречивые рассуждения, построенные на них, также не имеют законной силы. Посему я оставляю эту тему.

Теперь мы переходим к более подробному рассмотрению событий во Франции. Книга мистера Берка выглядит, как наставление, написанное для французской нации; но — да будет мне позволено употребить экстравагантную метафору, соответствующую экстравагантному предмету, — в действительности это мрак, пытающийся озарить собою свет.

В то время, когда я пишу эти строки, передо мной лежат, по воле случая, предложения для декларации прав, написанные маркизом Лафайетом (прошу у него извинения за то, что употребляю его прежний титул; я сделал это только, чтобы было ясно, о ком идет речь). Эти предложения были представлены им Национальному собранию 11 июля 1789 г., за три дня до взятия Бастилии. Я невольно поразился, как различны источники, из которых заимствуют свои принципы этот джентльмен и мистер Берк. Вместо того, чтобы посредством ссылок на покрытые плесенью летописи и пыльные пергамента доказывать, — как это делает мистер Берк, — что права живых утрачены, что от них «навсегда отказались и отреклись» те, которых уже давно нет в живых, господин Лафайет обращается с призывом к живым людям и красноречиво говорит: «Вспомните о тех чувствах, которые природа вложила в сердце каждого гражданина и которые получают новую силу с того момента, когда они торжественно признаются всеми: для того, чтобы нация любила свободу, ей достаточно познать ее; для того, чтобы быть свободной, ей достаточно захотеть этого».

Как бесплодны, сухи и темны источники, которыми пользуется мистер Берк, как бессильны, невзирая на все прикрасы, его декламация и его аргументы, по сравнению с этими ясно выраженными и возвышающими душу чувствами. Эти несколько кратких фраз открывают широкое поле для благородных и смелых размышлений, тогда как длинные периоды мистера Берка только приятно ласкают слух, оставляя пустоту в сердце.

Раз уж я упомянул о господине Лафайете, позволю себе рассказать об одном эпизоде, связанном с его прощальным обращением к американскому конгрессу в 1783 г. Этот случай живо припомнился мне, когда я ознакомился с громовой атакой мистера Берка на Французскую революцию. Господин Лафайет прибыл в Америку в начале войны и оставался добровольцем в рядах ее армии до самого конца. На протяжении всего этого времени он вел себя совершенно необычно для молодого человека, едва достигшего двадцатилетнего возраста. Как мало найдется людей, которые, живя в стране, изобилующей всеми чувственными наслаждениями и имея полную возможность им предаваться, согласились бы променять эту страну на леса и пустыни Америки и провести цветущие годы юности среди опасностей и бедствий, не сулящих никаких выгод! Но дело обстояло именно так. Когда война окончилась и господин Лафайет собирался вернуться на родину, он явился в конгресс и, говоря, в эту минуту сердечного прощания, о революции, свидетелем которой он явился, произнес следующие слова: «Пусть этот великий памятник, воздвигнутый во имя Свободы, послужит уроком для угнетателей и примером для угнетенных».

Когда эта речь попала в руки доктора Франклина, находившегося в то время во Франции, он попросил графа Верженна напечатать ее во французской «Gazette», но так и не получил согласия. Дело в том, что граф Верженн был у себя на родине аристократическим деспотом и точно так же боялся примера американской революции во Франции, как теперь некоторые лица боятся примера Французской революции в Англии; дань страху, которую платит мистер Берк (ибо его книгу следует рассматривать именно в этом свете), представляет полную параллель отказу графа Верженна^[6]. Но возвращаюсь к более подробному рассмотрению его труда.

«Мы видели, — говорит мистер Берк, — как французы взбунтовались против своего