хреновиной в камине.

— Что происходит? Кто вы?

— Каин по сравнению с тобой просто агнец. Тот убил только брата, а ты — и отца, и ребенка, и любимую девушку. Кстати, мать свою ты тоже в некотором смысле убил. Ведь она спилась из-за тебя, мой мальчик.

— Да пошел ты в жопу, старый хер, — ответил я.

Я все понял. И к чему этот разговор, и кто передо мной, и почему такая дебильная обстановка. Искушающий дьявол из истории про Агнессу Израильскую, в честь которой была построена часовня в училище.

Не дождешься!

Мужчина рассмеялся.

— Признал-таки. Ну раз ты такой сообразительный, мне, видимо, ни к чему весь этот камуфляж.

«Закрой глаза! Не смотри, или сойдешь с ума!» — прошептал кто-то внутри меня, и я зажмурился.

«Кариночка, это ведь ты? Я хочу, чтобы это была ты. Потому что тогда это означает, что твой дух не проклинает меня… Хотя о чем это я? Я же не верю в загробную жизнь…»

— Полно, не делай вид, как будто ты сможешь жить со всем этим.

— Придется, — ответил я, выплескивая содержимое бокала на пол.

— Опять испортил ковер.

— Запиши на мой счет.

Дьявол расхохотался.

— Я запомню… Так ты, в самом деле, собрался жить дальше? Удушить последние ростки совести и стыда в душе?

— Умереть проще всего. Но кто-то должен позаботиться о моей матери и вылечить её, в конце концов. Кто-то должен помочь семье Карины…если им нужна моя помощь. Кто-то должен помнить о ней и… Если она вообще мертва! Может быть, это все чушь собачья, и на самом деле она жива и здорова! Я должен это узнать! Я хочу!

Я кричал все громче, сжимая веки все сильнее, пытаясь удержать соленую влагу внутри и не дать ей пролиться.

Яркая вспышка ослепила меня даже с закрытыми глазами.

Мое тело с безумной скоростью падало вниз.

* * *

Тишина.

Я лежал с закрытыми глазами на чем-то мягком. Пахло свежестью и лекарствами. Я боялся открывать глаза, потому что не знал, где окажусь в следующую секунду. Может быть, я уже умер и все, что происходило со мной, — это мой путь из жизни в смерть?

Но тогда ничего не случится, если я просто здесь полежу, наслаждаясь покоем и тишиной.

Постепенно я стал как-то по-новому ощущать свое тело. Оно как будто наливалось тяжестью и болью. В груди защемило.

Я вспомнил Карину…

— Игорь Александрович, присаживайтесь, пожалуйста! Будем пить таблеточки!

С трудом я принял вертикальное положение. Веки стали просто пудовыми, но в конце концов я все-таки совладал с ними.

Смятая белая простынь. Идиотская полосатая пижама. Тощие колени, проступающие под тонкой тканью штанов. И высохшие, коричневато-желтые морщинистые руки на этих коленях.

Мои руки.

Я поднес их к лицу, чтобы получше рассмотреть. Пальцы тряслись, как у последнего алкоголика. Взгляд с трудом фокусировался.

И в этот момент я почувствовал, как что-то теплое поползло по правой ноге.

Господи, я же мочусь.

Рефлекторно схватившись за ногу, я нащупал под штаниной мягкий пластиковый мешочек. Мочесборник. Вот почему не было ощущения сырости.

— Игорь Александрович? С вами все хорошо? — взволнованно спросила меня хорошенькая молодая медсестричка с подносом в руках.

Я хотел ей ответить, но забыл нужное слово. Да и что я хотел ей сказать?..

Мне нужно было встать. Медсестра подсунула мне коляску, но я должен был сделать это самостоятельно!

Снова и снова мое тело отказывалось подчиняться, становилось все трудней дышать, и я понял, что это конец.

Нужно остановиться.

Я провел рукой по своему лицу. Какое счастье, что я не мог его видеть.

Где я? В следующем аду? Или в единственной настоящей реальности?

— Как я здесь очутился? — прошамкал я, удивляясь, как же, оказывается, сложно говорить без зубов.

Медсестра не удивилась. Она с жалостью посмотрела на меня, и, проворно поправляя мою постель и подсовывая в очередной раз таблетку, заговорила отвратительным, сюсюкающим тоном, как говорят с маленькими детьми некоторые мамаши, отказывающие своим отпрыскам даже в подозрении их причастности к интеллекту.

— Вы в приюте Эдвардса. Вас сюда перевели из клиники доктора Грабовски семнадцать лет назад. В молодости вы работали на какой-то космической станции, и там с вами случилось несчастье…

— Что со мной случилось?

— Несчастье… — еще раз повторила она, как будто в сотый раз рассказывала сказку на ночь.

— Что конкретно?

Она удивленно замерла, словно не ожидала такой реакции.

— Я не знаю. Вы сегодня… не совсем обычный. Вы хорошо себя чувствуете?

Ком подкатил к горлу, а из горла вырвался сипящий смех.

— Просто сногсшибательно, как молодожен в медовый месяц. Почему я оказался в модной психушке?

— На почве полученных травм вам поставили редкий диагноз, и доктор Грабовски заинтересовался вашим случаем и взял на лечение.

— И что мне ставили кроме недержания?

— Раздвоение личности. Противостояние анимы и анимуса вашего «я». Об этом вся медицина шепталась.

Я помнил «Гефест». Помнил ту смену и моего напарника… Как же его звали… Потом темноволосая шлюшка. А потом я куда-то провалился…

И тут я отчетливо увидел одну сцену. Я сижу в мягком кресле. Рядом со мной стоит женщина. Она наклоняется ко мне, так низко, что ее дыхание щекочет мне лицо. Женщина гладит мои волосы.

И я вспомнил имя.

Магдалена.

Я застонал, пытаясь остановить хлынувший в мою память поток кровавых картинок и отвратительное, радостное чувство, обуревавшее меня…

Я?

— Все это делал я?..

Медсестричка попятилась.

— Поэтому я не могу сам подняться. Хитрая операция, как же она называется… Частичное рассечение сухожилий, вкупе с частичной парализацией для особо опасных преступников.

— Я позову доктора, — испуганно проговорила медсестра и выпорхнула в коридор.

Я смотрел в белый потолок и смеялся. По морщинистому лицу текли ручьи слез, в пластиковый мешок снова лилась моча, а я не мог остановить свой смех.

Вот и приехали.

А ведь я мог бы сейчас сидеть на диване с какой-нибудь бабкой, жрать ватрушки и беседовать о внуках. И пусть впереди у меня маячила бы та же печь крематория, за плечами были бы десятки лет воспоминаний. Настоящих, хороших. О том, как ел, как спал с любимой или нелюбимой женщиной, как работал, как заботился о ком-то.

Так что же я такое на самом деле?

У меня не осталось времени на покаяние.

Нет времени на разборы полетов и изучение работы клеток моего мозга или атомов психики. Все, что у меня есть — это проваленный рот, подрезанные жилы, медсестричка с жалостливым взглядом и пустота.

Единственное, что мне еще под силу сделать самому — это достойно встретить