Михайловне от матери ее Евдокии Лукьяновны Стрешневой, жены первого царя из рода Романовых, Михаила Федоровича. Не расстается с ним царевна никогда.

— Государыня лесами зелеными поедет, в шатрах на душистых полянах ночевать станет, а мы здесь в духоте да жаре… — жалобно, чуть не плача, проговорила не в меру растолстевшая Анна Михайловна.

— На свет Божий взглянуть всякому хочется, — поддержала сестру Татьяна Михайловна.

— Из потайного места, из-за запоны шелковой на послов немецкой земли поглядим, — с подзадоривающей насмешкой вдруг вставила, сверкнув глазами, Софья.

Шестнадцатилетняя Катеринушка на эти ее слова даже рукой отмахнулась.

— Из-за запоны с потайного места на послов глядеть! Придумала. Теперь в зелень густую, в перелески, под небо широкое тянет…

— А хуже всего, что не по обычаю царица поступает, — перебила Катеринушку Ирина Михайловна. — Негоже так-то, не посоветовавшись да не предупредивши.

— Не блюдет старых обычаев Наталья Кирилловна, — поддержала сестру Анна Михайловна.

— И не впервой это, — подхватила было и Татьяна Михайловна, но звонкий голос Марьюшки покрыл ее слова:

— Попросимся у государыни, чтобы и нас взяла с собой, и вся недолга.

Против этого никто слова не сказал. Всем была охота великая у Троицы-Сергия побывать. Только, как стали перебирать, кого проситься посылать, — все призадумались.

Царевны-тётки сразу идти отказались.

— Негоже это нам. Годы наши не такие, чтобы спрашиваться. Откажет — обида большая.

Евдокеюшку-смиренницу хорошо бы послать. Старшая она между сестрицами, и с царицей у нее неладов не было. Всем хороша Евдокеюшка для посылки, да в одном у ней недохватка: не речиста больно. Слово вымолвит, за другим в карман идет. Пока достает, о чем речь завела, — позабудет.

Марфа с Софьюшкой много речистее. Софья особенно. Но их лучше с мачехой не сводить. Не ладят они с ней. Катеринушка тоже вовремя смолчать не умеет. Вот разве еще Марьюшка…

И в то самое время, как на Марьюшке остановились, Федосьюшка в сад пришла. Не успела царевна рот раскрыть, чтобы сестрицам про поход рассказать, как все зараз, в один голос, ей навстречу:

— Федосьюшка к царице пойдет!

На Федосьюшке все сразу порешили. Ее Наталья Кирилловна любит. Еще на днях говорила, чтобы Федосьюшка к ней почаще в покои хаживала. Детки царицыны ждут не дождутся, чтобы царевна с ними позабавилась.

Отправили к царице Федосьюшку.

Скорехонько, руками привычными, обрядила мама свою царевну для выхода. Повязку Федосьюшкину девичью — венец, шитый жемчугом, — на голове поправила, тяжелый косник — на конце косы подвеску треугольную из каменьев цветных — подергала, посмотрела, крепко ли вплетено и, как всегда, не удержалась, сказала:

— Эх, коса-то у тебя, царевна, тихо растет. Коснику, почитай что, держаться не в чем.

Поохала мама, летник царевне выходной через голову продевая, что и шея-то у Федосьюшки больно тонка, и плечи под оплечьями, каменьями зашитыми, словно гнутся.

— Мне бы поскорей, мамушка. Сестрицы да тётушки меня в саду дожидаются, — остановила ее царевна и отстранила рукой ларец уборный, который поднесла ей Дарья Силишна.

— Для светлости личико бы подбелила да румянца бы подбавила… — попытала уговорить мама. — Бровки бы подсурмила…

— Не люблю я этого. Будет того, что ты мне утром на лицо навела.

Вышла царевна с мамой в сени светлые, просторные. Сенные девушки с лавок повскакали, длинным рядом выстроились. Впереди них карлицы в лазоревых душегреях стали, дурки, шутихи вперед протиснулись. Все, кроме Фе-досьюшкиных двух боярышен-подружек и ее собственных сенных девушек, на месте остались, а ее, царевнины, парами степенно к дверям тронулись. Впереди них стольники, дети боярские, подростки лет десяти — двенадцати, двери отворять заспешили.

Кабы своя воля у Федосьюшки, в миг единый она бы у царицы была. Да разве сговоришь с мамой?

Дарья Силишна, как только в сени выйдет, такую важность на себя напустит, что ногами еле переступает.

Шестой Алексеевны мама! Птица, коли разобраться, не велика, а глянут сенные девушки на Дарью Силишну и так же низко ей, как боярыням при старших больших царевнах, кланяются.

Идет Дарья Силишна, голову в кике золотой назад откинула, глазами словно ни на что и не глядит, а все видит.

— Ширинку повыше подыми! Вошвой пол заметаешь. Да не торопись, государыня царевна, — шепотком говорит мама. — Дай время стольникам двери-то распахнуть.

Бегут впереди стольники в голубых с серебром кафтанах, бегут вдоль сеней просторных, светлых, где праздниками царевны хороводы водят да на качелях качаются, распахивают двери расписные, взбегают на лесенки с точеными перильцами, переходами и переходцами выводят Федосьюшку с мамой, с боярышнями и сенными девушками в сени царицыны.

 ^{Сени теремов}

Тесно в государыниных сенях. Девушки сенные, словно пичуги на веточке, рядышком по стенкам стоят, верховые царицыны боярыни важные, в тяжелых нарядах, от жары разомлевшие, по лавкам сидят. Заснули бы с жары и духоты, если бы не карлицы, дурки, арапки, калмычки, да шутихи — утехи вседневные.

Маринке, главной шутихе, новой меди на шумихи к красной кике выдали. Мечется Маринка по сеням, шумихами звон подымает. Подбежит то к тому, то к другому. Под самым носом важной боярыни пальцами щелкнула. Вздрогнула боярыня, а Маринка уже на другом конце штуки строит. А вот и с самой Маринкой штуку состроили. Карлица Пелагейка злющая ей подножку подставила. Грохнулась на землю Маринка, кика с шумихами в сторону отлетела. Захохотали боярыни, боярышни, девушки сенные. Поднялась шутиха, кику схватила и бросилась за Пелагейкой, Пелагейка от нее, Маринка за ней. Обе визжат. Царевну Федосьюшку чуть с ног не сбили. Обе ей под ноги подкатились.

— Ой, прости, государыня царевна! — первая Маринка опомнилась. — От Пелагейки злющей житья нет. Заступись, Федосья Алексеевна.

— Маринку, сделай милость, уйми, государыня царевна, — визжит Пелагейка.

— Дорогу царевне! — прикрикнула на них Дарья Силишна. — Не задерживайте. К государыне царице поспешаем.

И, низко склонив рогатую кику пред царицыной верховой боярыней, которой черед нынче к государыне с докладом идти, сказала:

— Государыня царевна Федосья Алексеевна бьет челом государыне царице Наталье Кирилловне дозволить ей, царевне, предстать пред царские очи пресветлые.

Наталья Кирилловна в ту пору у годовалой своей младшей