неслышно, он впивается в губы. Кажется, еще миг, и сожрет. Он, или его, или оба.

Куртку роняют где-то в прихожей, кажется, вместе с вешалкой, но неважно. Мягкий трикотаж под пальцами — кофта. Почему на Эвене так много надето? Добраться, стянуть слой за слоем. Так много… А он рвет пуговицы на рубашке Исака, и ворот футболки трещит, когда тянет через голову вместе с кепкой.

“Я не должен, ты снова уйдешь, будешь с ней. Я не хочу так… я не могу… не могу отказаться. Блять, я без тебя у_ж_е не могу”.

Последняя деталь, и вот — кожа к коже. И губы — вычерчивают линии на ключицах, груди. Мурашки… разряд… и пальцы поджимаются… боже. Живот напрягается от касаний… и ниже, и Эвен уже на коленях.

“Спасите меня все святые, угодники и Всевышний…”

Мыслей нет, ни одной, только где-то вдали, как птица на мансарде долбит клювом в окно: “Ты не должен был впускать его, ты не должен…” Или это дождь стучит по крыше и в окна?

Он знает… он знает, Исак, что опять проснется утром один в кровати, где уже остыла вторая подушка. Он знает, что будет собирать свое сердце — остатки — с холодного, пыльного пола. Он знает, что в пятницу случится опять вечеринка, и Эвен снова будет там с Соней — целовать, обнимать и любить. Так, будто этой ночи и не было вовсе, как и той, предыдущей.

— Какой ты… какой ты… какой, — кажется, задыхается. Кажется, слов нет, как и воли. Кажется, только двое — в целом мире, вселенной. Кажется, это та самая смерть, о которой совсем не жалеешь.

— Какой?

— Потрясающий. Боже… Исак, я до тебя никогда…

И вновь поцелуи, и губы везде, и умелые пальцы. Это взлет и падение в бездну, когда о парашюте даже не вспомнишь. Это когда тело распылили на атомы. Это сверхновая, это вакуум в легких. Это двое — в одном. Это взрывы в голове и снаружи.

*

Утром в голове будет звенеть, а тело — ныть очень томно, приятно. Вторая половина постели будет пустой, но пустота не успеет пробраться под ребра, потому что тихий разговор из кухни и голос, от которого и сейчас мурашки сыпанут по спине.

Поцелуй перед Эскилем, Нурой. Их довольные улыбки и взгляды /заговорщики из них никакие/, и их водная йога. А потом яичница и бекон на лопатке, Габриэлла в самые губы, и шепот, что разделит все на “до Эвена” и “теперь, вместе с ним”.

— Я никогда не чувствовал ничего даже похожего прежде. Ни к кому.

Исаку не надо задумываться, чтобы верить в слова, что идут от самого сердца.

— Я тоже, Эвен. Я тоже.