был бы рядом, если бы мы были в параллельной, допустим, вселенной?.. И там все было бы точно так же… ну, может быть, только твоя куртка была бы желтой, а вот ты была бы не из Берлина, а из Парижа… и нас, возможно, и вправду бы звали Эвен и Исак. Их любовь, знаешь, она была б настоящей всегда и везде. Стоп, почему я сказал, что “была”? Она же есть и будет.

— Вы сделали фото? Ребята, нам правда надо идти. Простите Хенрика, его иногда малость заносит. Где нужно еще подписать? Это фото, футболку?.. Ага, так удобней, спасибо. Хенке, пойдем. Рад был познакомиться, счастливой дороги!

*

— Слушай, ты что такое устроил? Желтая куртка? Параллельный мир?Ты бы еще меня за руку взял или засосал прилюдно, чтобы все разом грохнулись в обморок, но успели запостить это все в Instagram.

— О, а вот и колючки. Я уж было подумал, ты сегодня оставил их дома. Детка, не злись. Они же видели, что я дурачусь. К тому же, однозначно решат: это все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ну, и мозгами раскинь… стал бы я так откровенно палиться?

— Хм… но ты стал.

— А потому они никогда не поверят. Слушай, у Эвена день рождения вообще-то… я жду мой подарок. Подарки… Массаж, ту песню только для меня под гитару. Обещай, что не наденешь белья и даже не замотаешься полотенцем. И я хочу ту волшебную штуку, которую Исак выделывал в ду́ше, а у Эвена потом все уроки стояло. Бедный парень, он был обречен провалить тот английский…

— При чем тут Эвен и ты? И вообще… я встречаюсь с сексуальным маньяком.

— Скажи, что тебе не нравится это? И хватит заговаривать зубы. Ты тысячу раз говорил, что твой Эвен — не кто иной, как я. Мужчина твоей мечты. Помнишь? Мой Иса-а-а-ак…

— Не пойму, за каким я до сих пор терплю это?

— Жить без меня же не можешь.

— Эвена я любил больше. Эй, руки держи при себе. Если встретим кого-то еще из фанатов, и они нас узнают, это будет полный пиздец. Обещай, что рта не откроешь? Впрочем, о чем это я… ты ведь не умеешь.

— Обещаю! Если душ и массаж…

— Шантажист.

— Хэй, у меня день рожденья вообще-то…

========== Часть 67. ==========

Комментарий к Часть 67.

мне очень захотелось вспомнить эту сцену. до сих пор — самую-самую-самую любимую из всего Skam. С праздником вас, дорогие.

https://vk.com/video-98971746_456239562?list=5b0de17a3bf7b4b780

“Не буду, я не буду этого делать”, — шипит себе под нос Исак, пока пальцы пытаются справиться с замком на дверях, дергают за цепочку.

“Я просто… не могу держать его на пороге, ведь правда?”, — так себе оправдание, учитывая, что колени у_ж_е дрожат, как у девчонки. Колени, и руки, и… блять, просто страшно.

Это охуеть как страшно, вы понимаете? Открывать человеку, который разбил твое сердце, расхерачил вдребезги, сжег своими руками и развеял пепел над самой оживленной улицей Осло. А еще не сказал — почему.

Что ты делаешь, Исак Вальтерсен?

“Я не могу, не могу, не могу… не могу оставаться от него вдалеке. И пусть все повторится опять, пусть растопчет, унизит, уйдет. Но я… я буду нужен. На пару минут или часов, на день, неделю, год или вечность. Я приму его любое решение”, — дверь нараспашку, и все. Просто все.

Тихо так, что он слышит, как в ванной капает из крана вода — Эскиль снова не завернул вентиль до упора, а сопрет, как обычно, все на него. И перерасход горячей воды, и счета, и не вовремя выплаченную аренду…

Думай, думай, Исак. О чем угодно, но не про того, кто прямо сейчас — точно напротив. У него припухшие губы и зрачки такие, что глаза кажутся черными. Он держит ими, и дернуться не дает, не отпустит. Он держит, он приворожил, зачаровал. Это гипноз.

Не можешь же ты быть таким слабым, Исак? Таким жалким, зависящим от одного только взмаха ресниц. Он смотрит, он смотрит, он смотрит. Нечитаемо, прямо.

Исак видит и джинсовку, явно наброшенную впопыхах, и незавязанные кроссовки. Исак чувствует, как сбито дыхание, видит, как щеки раскраснелись от быстрого бега. Будто боялся не успеть, опоздать, проебать что-то самое важное в жизни.

“Ты спешил. Ты правда спешил ко мне, Эвен?”.

У него на языке так много вопросов, про Соню и каждый из подброшенных в шкафчик ли, в куртку ль рисунков. Про капельку в горле, про костюм Бога и купанье в бассейне. Про все выходные в кровати и то нелепое: “Они бы полюбили тебя”.

И все-таки, нет, он не хотел бы затевать с ним разборки. Ни сейчас… никогда.

Он хотел бы шагнуть вперед и обхватить за затылок, скользнув пальцами вдоль кромки роста волос, запустить руку в эти светлые пряди, что пахнут пшеницей и воском. Он снова хотел бы его чуть шершавые губы, что раскрывались б навстречу, стонали, что на вкус отдавали бы манго, специями, немного красным вином. Что встречались бы с его губами идеально, точно кто-то и где-то когда вылепил две пары и пустил по миру — пока не отыщут друг друга.

“Я здесь, слышишь? Здесь. Я нашел…”

— Привет, — что-то… ведь надо хоть что-то сказать, иначе они останутся тут до скончания времен. Иначе оба состарятся прежде, чем один шагнет навстречу другому.

— Привет, — Эвен осипший, как будто долго-долго кричал под хлещущим ливнем, запрокидывал голову, глотая ледяные капли дождя, что этим вечером лил и лил с промозглого неба, затянутого тучами, как старым, изодранным одеялом.

У него искусаны губы, и он продолжает прикусывать нижнюю, пытается улыбнуться, но получается плохо. Получается… ни черта. Наверное, тщится что-то сказать, набирает для храбрости воздух, а потом опускает глаза, в сторону смотрит — будто вешалка со старой курткой Нуры сейчас — самое занимательное, что можно…

А, к черту.

Какой-то крошечный шаг, даже из квартиры не выйти. Какой-то крошечный шаг, и вот “он — мой, для меня”.

Эвен, боже.

Отвечает отчаянно, голодно. Как будто того и ждал, и боялся. Будто медленно умирал без возможности делать это. Так его целовать. Только его — только Исака, не кого-то другого. Потому что тосковал, как дурной, потому что у него и сейчас в лице безысходность, потому что жмурится, как перед прыжком с парашютом. Тем самым, что не раскроется ни за что, и поймешь это только в полете. Когда не сдать назад, не изменить, не отмотать. Когда идет обратный отсчет перед смертью.

Три… два… один… это все.

Это все не по правде, ведь Соня.

— Пожалуйста… пожалуйста… Исак… — он бормочет