гвардии. Of the other uncles of young Richard, Cuthbert, the sailor, perished in a spirited boat expedition against a slaving negro chief up the Niger. Другой дядя маленького Ричарда Катберт был моряком и погиб в кровопролитном сражении в верховьях Нигера с вождем одного из негритянских племен. Some of the gallant lieutenant's trophies of war decorated the little boy's play-shed at Raynham, and he bequeathed his sword to Richard, whose hero he was. Кое-какие трофеи этого бравого лейтенанта украшали детскую в Рейнеме, Ричарду же, в глазах которого он был героем, он завещал свою шпагу. The diplomatist and beau, Vivian, ended his flutterings from flower to flower by making an improper marriage, as is the fate of many a beau, and was struck out of the list of visitors. Другой его дядя, Вивиан, светский щеголь и дипломат, порхавший с цветка на цветок, кончил тем, что женился на девушке низкого происхождения, как то часто случается со светскими щеголями, и двери дома для него наглухо закрылись. Algernon generally occupied the baronet's disused town-house, a wretched being, dividing his time between horse and card exercise: possessed, it was said, of the absurd notion that a man who has lost his balance by losing his leg may regain it by sticking to the bottle. Алджернон, тот жил обычно в заброшенном городском доме баронета; это был человек ничтожный, проводивший время то на скачках, то - за игрою в карты; говорили, что он придерживается нелепого убеждения, будто, лишившись ноги, можно вернуть утраченное равновесие, прибегнув к бутылке. At least, whenever he and his brother Hippias got together, they never failed to try whether one leg, or two, stood the bottle best. Во всяком случае, когда он встречался со своим братом Гиппиасом, они никогда не упускали случая проверить, кому сподручнее пьется, человеку с одной ногой или с двумя. Much of a puritan as Sir Austin was in his habits, he was too good a host, and too thorough a gentleman, to impose them upon his guests. При том, что в привычках своих сэр Остин оставался пуританином до мозга костей, - будучи радушным хозяином и сверх того истым джентльменом, он не решался навязывать своих привычек приезжавшим к нему гостям. The brothers, and other relatives, might do as they would while they did not disgrace the name, and then it was final: they must depart to behold his countenance no more. Братья его и все прочие родственники могли жить, как им заблагорассудится, лишь бы они не порочили его доброго имени. Но коль скоро такое случалось, решение его было бесповоротно: им надлежало убраться из дома и больше не показываться ему на глаза. Algernon Feverel was a simple man, who felt, subsequent to his misfortune, as he had perhaps dimly fancied it before, that his career lay in his legs, and was now irrevocably cut short. Алджернон Феверел был человеком цельным: он понял, когда его постигла беда - впрочем, может быть, хоть и смутно, он представлял себе это и раньше, - что вся его карьера в его ногах и что теперь она безвозвратно погибла. He taught the boy boxing, and shooting, and the arts of fence, and superintended the direction of his animal vigour with a melancholy vivacity. Он учил мальчика боксу и стрельбе, искусству фехтования. И с живым интересом, хоть и не без некоторой грусти, направлял пробуждавшиеся в нем силы. The remaining energies of Algernon's mind were devoted to animadversions on swift bowling. При этом в остающееся время Алджернон уделял немало внимания осуждению подачи в крикет. He preached it over the county, struggling through laborious literary compositions, addressed to sporting newspapers, on the Decline of Cricket. Это осуждение свое он распространял по всему графству и строчил требовавшие от него немалого труда литературные творения об упадке игры в крикет, которые он потом посылал в писавшие о новостях спорта газеты. It was Algernon who witnessed and chronicled young Richard's first fight, which was with young Tom Blaize of Belthorpe Farm, three years the boy's senior. Именно Алджернон оказался свидетелем и хроникером первого в жизни Ричарда поединка - с юным Томом Блейзом с Белторпской фермы, который на три года был его старше. Hippias Feverel was once thought to be the genius of the family. Г иппиаса Феверела когда-то считали самым способным в семье. It was his ill luck to have strong appetites and a weak stomach; and, as one is not altogether fit for the battle of life who is engaged in a perpetual contention with his dinner, Hippias forsook his prospects at the Bar, and, in the embraces of dyspepsia, compiled his ponderous work on the Fairy Mythology of Europe. На свое несчастье, он отличался большим аппетитом и слабым желудком; а поелику человек, вступающий в непрерывные схватки с обедом, не очень-то годен для битвы жизни, Г иппиас расстался с карьерою адвоката и, продолжая страдать от несварения желудка, составил увесистый труд по мифологии европейских народов. He had little to do with the Hope of Raynham beyond what he endured from his juvenile tricks. К наследнику Рейнема он не имел ни малейшего отношения, если не считать того, что ему приходилось переносить его мальчишеские проделки. A venerable lady, known as Great-Aunt Grantley, who had money to bequeath to the heir, occupied with Hippias the background of the house and shared her candles with him. Почтенная дама, двоюродная бабка Грентли, которая собиралась оставить последнему отпрыску рода все свое состояние, занимала вместе с Гиппиасом заднюю часть дома, и они имели обыкновение вместе пить там целительный отвар. These two were seldom seen till the dinner hour, for which they were all day preparing, and probably all night remembering, for the Eighteenth Century was an admirable trencherman, and cast age aside while there was a dish on the table. До обеда их в доме обычно никто не видел; к нему они готовились в течение всего дня и вспоминали его, должно быть, всю ночь, ибо люди восемнадцатого столетия были отменными едоками и сразу же забывали о том, сколько им лет, стоило только на столе появиться вкусному блюду. Mrs. Doris Foray was the eldest of the three sisters of the baronet, a florid affable woman, with fine teeth, exceedingly fine light wavy hair, a Norman nose, and a reputation for understanding men; and that, with these practical creatures, always means the art of managing them. Миссис Дорайя Фори была старшей из трех сестер баронета; это была цветущая привлекательная женщина с красивыми белоснежными зубами, еще более красивыми волнистыми светлыми волосами, норманским носом и репутацией дамы, умеющей понимать мужчин; последнее же качество у этих практичных существ неизменно означает умение ими верховодить. She had married an expectant younger son of a good family, who deceased before the fulfilment of his prospects; and, casting about in her mind the future chances of her little daughter and sole child, Clare, she marked down a probability. Она вышла замуж за подававшего большие надежды младшего отпрыска знатного рода, который умер прежде, чем все эти надежды успели осуществиться. Поглощенная заботами о судьбе своей единственной дочери, совсем еще маленькой девочки Клары, она уже снова что-то прикидывала, строила какие-то планы. The far sight, the deep determination, the resolute perseverance of her sex, where a daughter is to be provided for and a man to be overthrown, instigated her to invite herself to Raynham, where, with that daughter, she fixed herself. Дальний прицел, неколебимая решимость, присущее женщине непрестанное упорство, когда она печется о судьбе дочери, а интересами мужчины легко может поступиться, и побудили ее добиться того, что ее пригласили в Рейнем, где она прочно обосновалась вместе с дочерью. The other two Feverel ladies were the wife of Colonel Wentworth and the widow of Mr. Justice Harley: and the only thing remarkable about them was that they were mothers of sons of some distinction. Двумя другими гостьями Феверела были жена полковника Вентворта и вдова судьи Харли, примечательные только тем, что у обеих были незаурядные