НАЕДИНЕ С СОБОЙ

(Замочная скважина в мир неразгаданных морфем)

Каждый из нас, независимо от образовательного уровня, вероисповедания, ареала обитания и

места работы – кладезь мудрости. Что бы порою ни было написано на лице. Или в паспорте.

Только мысли эти пропадают втуне: слово куда проворнее воробья: вылетит – точно не поймаешь.

А многим ли хватает времени, да и терпения, чтобы перенести на бумагу хотя бы ничтожную

часть «продуцированного» персональным винтиком коллективной машины времени – мозгом. А

ведь именно в результате его малозаметного и неощутимого «буль-буль» появляется «варево», тысячелетиями «питающее» интеллект земной цивилизации.

Так что – не ленитесь, записывайте, чтобы кто-то через «замочную скважину» морфем имел

возможность заглянуть в недалекое, далекое и очень далекое прошлое!

Мысли – еще те скакуны. А если их, к тому же, хотя бы слегка пришпорить…

Пирятин. Утро жизни (1955-1965)

Страницы этого раздела написаны только в 2008 года. Однако, поскольку они хронологически –

начало моих начал – то и открывают книгу.

Конечно, многое в памяти стерлось. Но и того, что осталось, надеюсь, окажется достаточно, чтобы хотя бы пунктирно обрисовать утро жизни среднестатистического пацаненка ТЕХ

времен.

***

Мой отец, Михаил Филиппович, родился 27 ноября 1923 г. в с. Белоцерковцы Пирятинского

района Полтавской области. Имел брата Антона и двух сестер – Ольгу и Наталью. Жили все очень

бедно, поэтому об образовании, даже начальном, речи не шло: выживали аттестатов и дипломов.

Отец до войны за кусок хлеба пас общественных гусей и свиней. Когда район заняли фашисты, вместе с другими юношами и девушками попал в Германию. Работал у бауэра (тамошнего

фермера), на железной дороге. Кормили похлебкой из брюквы, за людей не считали.

Однако, по воспоминания отца, пленные пытались морально поддерживать друг друга. Самыми

же подлыми оказались поляки – к остальным относились свысока, никогда ничем не делились,

«стучали» охранникам.

По окончанию войны отец оказался в американской зоне. Несколько месяцев провел в лагерях для

перемещенных лиц. Говорил:

– Если бы имел хоть один класс образования, загремел бы в Сибирь, а так обошлось.

Кульминацией допросов стал вопрос следователя

– Почему ты, когда село заняли немцы, не ушел в партизаны?

Отец задумался и искренне ответил:

– Не знаю.

Офицер посмотрел на него:

– А какое у тебя образование?

Услышал в ответ:

– Никакого!

И подвел черту:

– Только это тебя от лагеря и спасает.

Так отец вместо Сибири попал в Белоруссии – поднимать ту из послевоенных руин. Холод, почти

голод, отсутствие одежды. А еще – отношение к таким, как отец, побывавшим в немецком

рабстве: мол, место вам на Колыме...

***

В родную деревню вернулся лишь через несколько лет – с искалеченным здоровьем (туберкулез

легких).

Работать устроился на кирпичный завод в райцентре. Впрочем, завод – слишком громко сказано.

На самом деле, это был земельный участок, на котором выкопали несколько круглых, по форме

похожих на традиционный фонтан, ям, каждая из которых называлась «мялкой». В центре

вкапывали вертикальную ось, от которой до края клали отесанное бревно.

С неподалеку расположенного карьера закрытыми телегами (бестарками) возили глину, которой

наполняли мялку. Из бассейна посредством шланга заливали воду. «Мяльщик» (одним из них и

работал отец) лопатой перекапывал массу, постепенно превращала ее в нечто похожее на

мармелад.

Тогда к середине бревна привязывали нечто похожее на гибрид колеса с танковым ежом, а с края –

впрягали лошадь, которая, ходя кругом, доводила «мармелад» до соответствующей кондиции. Под

конец массу заутюживали по глади огромной доской и ...начинался собственно процесс

«изготовления» кирпича.

На краю мялки устанавливали самодельные грубые дощатые столы, к ним с «лотками»

(деревянные формы на три кирпича) подходили женщины-формовщицы. Мужчины лопатой

выбрасывали наверх неподъемную смесь (сырую глину), работницы руками бросали ту в ячейки, приглаживали небольшими дощечками и несли метров за сто, выкладывая на землю. Процедура

повторялись сотни раз (пока в мялке не заканчивался совсем не сладкий «мармелад» или не

начинался дождь). Ряды кирпича-сырца сушило солнце.

Через некоторое время (это напрямую зависело от температуры воздуха и силы ветра)

«строительный материал» женщины, среди которых была и моя мать, двумя гладкими дощечками

поднимали и ставили ребром – чтобы лучше сохло. Затем кирпич тачками отвозили и складывали

в штабеля под «катрашками» (примитивные здания с крышами, но без стен). На сквозняках

процесс высыхания еще ускорялся.

Далее кирпич – уже мужчины – теми же тачками везли в печь обжига, где температура достигала

70-80 градусов и поэтому даже зимой там пахали полураздетыми. «Садчиками», что невероятно, работали и женщины, хотя их было немного.

Платили копейки. Однако и им были рады – а на какие шиши жить? И, наоборот, печалились, что

заработки сезонные – от тепла к теплу. А если лето выдастся дождливым, то и в июне или июле

ничего не получишь.

Как-то спасало и то, что предприятие имело собственную кухню, где можно было в долг

перекусить.

Давали «под запись в тетрадь» и продукты в лавке, расположенной на территории завода. Еще и

сейчас помню вкус конфет-подушечек, которые родители приносили мне в день получки: ровно

100 граммов в свертке из несимпатичной серой бумаги – с такой изготовляли мешки под цемент.

На заработанное за четыре-пять (в зависимости от погоды) весенне-летне-осенних месяцев надо

было одеваться, питаться, платить за хату, которую нанимали, покупать обязательные облигации

государственного займа, а еще ...строить собственное жилье. Злому врагу не пожелаешь того, что

выпало на долю того поколения!

Привычная