десять часов утра на следующий день чернокожая служанка Клара обнаружила, что дверь мисс Лисон заперта, дверь взломали. Не помогли ни уксус, ни растирания, ни жженые перья, кто-то побежал вызывать скорую помощь.

Не позже, чем полагается, со страшным звоном, карета развернулась у крыльца, и из нее выпрыгнул ловкий молодой медик в белом халате, готовый к действию, энергичный, уверенный, со спокойным лицом, чуть жизнерадостным, чуть мрачным.

- Карета в дом сорок девять, - коротко сказал он. - Что случилось?

- Ах да, доктор, - надулась миссис Паркер, как будто самым важным делом было ее собственное беспокойство оттого, что в доме беспокойство. - Я просто не понимаю, что с ней такое. Чего мы только не перепробовали, она все не приходит в себя. Это молодая женщина, некая мисс Элси, да, - некая мисс Элси Лисон. Никогда раньше в моем доме...

- Какая комната? - закричал доктор таким страшным голосом, какого миссис Паркер никогда в жизни не слышала.

- На чердаке. Это...

По-видимому, доктор из скорой помощи был знаком с расположением чердачных комнат. Он помчался вверх, прыгая через четыре ступеньки. Миссис Паркер медленно последовала за ним, как того требовало ее чувство собственного достоинства.

На первой площадке она встретила доктора, когда он уже возвращался, неся на руках астронома. Он остановился и своим острым, как скальпель, языком отрезал несколько слов, не очень громко. Постепенно миссис Паркер застыла в неловкой позе, как платье из негнущейся материи, соскользнувшее с гвоздя. С тех пор чувство неловкости в душе и теле осталось у нее навсегда. Время от времени любопытные жильцы спрашивали, что же это ей сказал тогда доктор.

- Лучше не спрашивайте, - отвечала она. - Если я вымолю себе прощение за то, что выслушала подобные слова, я умру спокойно.

Доктор со своей ношей шагнул мимо своры зевак, которые всегда охотятся за всякими любопытными зрелищами, и даже они, ошеломленные, расступились, потому что вид у него был такой, словно он хоронит самого близкого человека.

Они заметили, что он не положил безжизненное тело на носилки, приготовленные в карете, а только сказал шоферу: "Гони что есть духу, Уилсон!"

Вот и все. Ну как, получился рассказ? На следующий день в утренней газете я прочел в отделе происшествий маленькую заметку, и последние слова ее, быть может, помогут вам (как они помогли мне) расставить все случившееся по местам.

В заметке сообщалось, что накануне с Восточной улицы, дом 49, в больницу Бельвю доставлена молодая женщина, страдающая истощением на почве голода. Заметка кончалась словами

"Доктор Уильям Джексон, оказавший первую помощь, утверждает, что больная выздоровеет".

Х Х Х Х Х

Записки жёлтого кобеля

(ПЕРЕВОД В. МУРАВЬЁВА)

Вряд ли у кого из читателей вашей людской породы мозги колом встанут: дескать, как это так — животное, а пишет. Мистер Киплинг и разные прочие просветили вас насчет факта, что животные запросто и за сходную цену изъясняются по-английски, и ни один журнал теперь не выходит без звериного рассказа, кроме разве тех замшелых ежемесячников, которые до сих пор пробавляются портретами конгрессмена У. Брайана и снежного человека из штата Вермонт.

Только не ждите от меня эдакой литературы в том духе, как беседуют в книгах джунглей медведь Мэйдуэйд, удав У. Дэйв и тигр У. Оллстрит. Я простой желтый кобель, жил покамест почти безвылазно в дешевой нью-йоркской квартире, спал в углу на старой хозяйкиной нижней юбке (она ее, изволите видеть, залила портвейном на банкете у леди Лоудочникс) и на такие хитрые речи, извиняюсь, не мастак.

Родился я желтым щенком; дата, место рождения, родословная и вес неизвестны. Первое, что помню,— это как меня несут в корзинке по Бродвею и на углу Двадцать третьей стрит всучивают какой-то жирной тетке. Старая мамаша Хаббард заверяла ее, что я бью все рекорды, как я есть преподлинный Померанский Рысистый Рыжеирландистый Кохинхино-ультражелтый фокстерьер. Толстуха отыскала пятерку, которая пряталась у нее в сумке среди краденых образчиков плотного шелка, и сделала ценное приобретение. Так вот я и стал собачуркой, мамочкиной кисушкой-ненаглядушкой. Представь-ка, любезный читатель, что тебя хватает на руки двухсотфунтовая бабища, благоухающая камамбером и пад’эспанской одеколонью; хватает, возит по тебе носом и приговаривает нараспев грудным сопрано: «О-о-о, кто-о у нас лапушка-цыпушка-милушка-солнышко-ластушка-песынька?»

Псевдопородистый желтый щенок превратился в непонятного желтого пащенка, с виду — помесь ангорского кота с ящиком лимонов. Но хозяйке моей это было нипочем. Она считала, что те собаки, которых Ной пригласил с собой в ковчег,— всего-навсего мои захудалые родственники, боковая ветвь. Она чуть не прорвалась мимо двух дюжих полицейских в Мэдисон сквер-гарден, где я должен был затмить и превзойти призовых сибирских волкодавов.

Скажу про квартиру. Дом был обыкновенный нью-йоркский: вестибюль вымощен паросским мрамором, а выше первого этажа полы булыжные. До нашей квартиры было три — не скажу пролета — пролаза. Меблировка собственная; старинный позапрошлогодний гостиный гарнитур, живописные хромолитографии с гейшами в гарлемском чайном домике, каучуконос и супруг.

Чтоб мне Сириуса не видать! Вот уж злосчастный двуногий! Такой невзрачный рыжеватый человечишка с баками вроде моих. Подбашмачник! Курица его голым клювом заклюет! Да что курица — клюй его все туканы, фламинго и пеликаны, он бы и голоса не повысил. Он вытирал посуду и тихо слушал, как моя хозяйка высказывалась насчет дешевых затасканных тряпок, которые мадам в беличьей шубке со второго этажа нахально развешивает сушиться.

И каждый вечер, усаживаясь ужинать, она гнала его на улицу выгуливать меня.

Если б мужчины знали, как женщины проводят время наедине с собой, никто бы и не подумал жениться. Новости из жизни худющей, как скелет, Лоры Лин Джибби (пародийное изменение имени американской писательницы Лоры Джин Либби, автора множества сентиментальных романов, 1862 – 1924), каленый арахис, шею немножечко миндальным молоком, гора грязной посуды, полчаса болтовни с мороженщиком, разрытый ворох старых писем, один-другой маринованный огурчик и пара бутылок портеру, битый час подглядывания за квартирой напротив сквозь прореху в шторе — вот примерно и все, чем они занимаются. За двадцать минут до прихода мужа с работы дом наскоро прибирается, шиньон кое-как подправляется, вытаскивается и разбрасывается такое-сякое шитье, которое она