на танки, строго приказав прорваться, несмотря ни на какие потери. Одно немецкое противотанковое орудие стояло на прямой наводке. И в него угодил снаряд прямым попаданием. Артиллерийскую прислугу раскидало кого куда. Однако кое-кто остался в живых. Водитель сбросил газ, но командир заорал на него: «Чего остановился?!» Водитель дал газ и… Ох, что же это за наваждение! Так и тронуться можно… Два с половиной года он провел в России…

А сейчас перед ним сидит красивая девушка, которая создана для любви, о которой можно только мечтать. Время бежит. Здесь не Россия, а Франция, и отсюда до самого тяжелого фронта более двух тысяч километров. Здесь каждый гонится за развлечениями, стараясь отгородить себя своеобразным защитным валом от смерти. Однако она незаметно подползает и сюда… Впервые в жизни ты сидишь у горящего камина, за окном ночь, и белое вино горячит кровь…

Вчера в небольшой местной речке утонул один солдат: наверное, засосало в какую-нибудь воронку. В письме к родным этого солдата командир роты напишет, что их сын пал смертью героя за фюрера, народ и фатерланд… Но об этом с Мартиной все равно не поговоришь.

Он поднял штору затемнения и открыл широкое итальянское окно. Из зала доносились обрывки песни. Среди пьяных голосов офицеров выделялся крикливый тенор Альтдерфера. Отблески далеких зарниц скользили по мраморной облицовке камина, отражались в большом трюмо.

— Там, за окном, море, лазурное Средиземное море, — нарушил тишину Рорбек. — Однако когда дует сирокко, все выглядит совершенно иначе. Тропические массы воздуха из Сахары, перемещаясь, поднимают целые песчаные бури, которые несутся к северу над бирюзовой водой. Кругом, куда ни посмотришь, загадочный, неизвестно откуда появившийся красный песок.

Мартина молчала, закрыв глаза.

«Сейчас я возьму ее на руки и отнесу прямо на кровать моего друга Хинриха Тиля, положу и скажу, что я ее люблю, — думал Рорбек. — Тем более что так оно и есть…»

«Как сильно стучит сердце… Мне кажется, я люблю его, — думала про себя Мартина. — Это трудно объяснить. Сколько месяцев подряд я слушала его голос во время радиопереговоров и сейчас чувствую, что ждала встречи с ним».

Лейтенант Тиль, как положено, подошел к своему командиру, который как раз приказывал Эйзельту сыграть марш.

— Господин капитан, вы хотели со мной поговорить.

— Я хотел вас только видеть.

— Могу я поинтересоваться причиной? — спокойно спросил Тиль.

Лицо Альтдерфера побагровело так, что на нем не стало заметно веснушек.

— Как командир штабной батареи вы обязаны находиться здесь, а не… — Произнесены эти слова были довольно громко.

— А не?.. — подхватил Тиль.

Несколько девушек обратили внимание на этот разговор. Офицеры, сидевшие поблизости, повернули голову в сторону Альтдерфера.

— Я вас научу, как нужно себя вести. Вот увидите! — И капитан быстро пошел к своему столу.

Тиль закурил и глубоко вздохнул.

— Он наверняка хочет потанцевать с начальницей, — сказал он Эйзельту с улыбкой, чтобы как-то скрыть свое смущение.

— Я скорее сдохну, но маршей играть не стану, — упрямо проговорил Эйзельт.

— Тогда сыграй для меня «Аве Мария» твоего земляка Франца Шуберта.

— Нет, — отказался Эйзельт.

— Тогда что-нибудь Мендельсона.

Тиль наслаждался, видя, что в Эйзельте нацист и музыкант противоречат друг другу.

Наконец тот начал наигрывать «Когда солнце садится за крыши, я остаюсь наедине со своей тоской…».

— Хочу тебе напомнить, что Грета Келлер прославилась благодаря этой песенке. А ведь она, кажется, еврейка, не так ли? — зашептал Тиль на ухо пианисту.

— Уж не хочешь ли ты всю свою злость из-за нахлобучки, которую ты только что получил от шефа, сорвать на мне, Хинрих?

— Я его нисколько не интересую. Он беспокоится, где так долго пропадает блондинка. — Тиль выпрямился, так как в этот момент рядом остановился Альтдерфер со своей дамой, которую держал под руку.

— Если вы не хотите исполнить мою заявку, тогда, Эйзельт, в заключение сыграйте какой-нибудь марш для дам. Они хотят разъезжаться.

— Слушаюсь, господин капитан. — Эйзельт поднял руки, которые на мгновение замерли над клавиатурой, а через секунду с силой обрушились на инструмент, и раздалось бравурное фортиссимо Баденвейлерского марша, исполняемого обычно при появлении фюрера.

Все с удивлением уставились на тапера, не понимая, что бы это значило: то ли кощунство, то ли торжественная концовка. Все офицеры замерли с вытянутыми вверх руками. Что ж, Эйзельт убежденный нацист. Альтдерфер оглядывал подчиненных столь злым и придирчивым взглядом, что от него поежился даже снабженец. Лишь один Генгенбах не видел этого взгляда, так как был увлечен разговором с Нойманом.

Рудольф со своей брюнеткой на минутку куда-то исчез из зала. Каково же было изумление командира дивизиона, когда он, обходя зал, вдруг увидел Мартину Баумерт, которая сидела за своим столиком, будто весь вечер и не поднималась из-за него.

Отбарабанив последние такты марша, Эйзельт, склонив голову набок и закрыв глаза, заиграл Баха. Собравшиеся в зале разбились на небольшие группки и оживленно беседовали о чем-то. Обер-лейтенант играл с таким вдохновением, будто находился не здесь, а в настоящем концертном зале.

Начальница связисток взяла в руки свою сумочку и самой грациозной походкой удалилась, чтобы надушить виски и плечи парижскими духами.

Альтдерфер быстрыми шагами подошел к столу:

— Я бесконечно сожалею, фрейлейн Баумерт, что последний танец мне не удалось станцевать с вами. — И он галантно раскланялся.

— Я ненадолго выходила на воздух, здесь так душно…

— Вы окажете мне большую честь, если разрешите увидеть вас еще раз…

Щеки девушки запылали румянцем.

— Это очень трудно сделать: постоянные дежурства…

Эйзельт бесшумно опустил крышку рояля и вышел из зала.

— Вы разрешите завтра утром позвонить вам?

— Если хотите… — Мартина пожала плечами.

Тем временем начальница связисток уже вернулась в зал.

— Девушки! Автобус подан. Прошу вас! — строго и важно произнесла она.

Ганс Рорбек с каменным выражением лица стоял рядом с Тилем, не спуская глаз с Альтдерфера и Мартины.

— Один ноль в его пользу, — шепнул ему лейтенант.

— Не верю, — буркнул радиотехник и пошел к автобусу, в который уже садились девушки.

Появление маленькой брюнетки было встречено из автобуса громким приветственным криком. Зомерфельд что-то сказал, чем всех рассмешил. Вдруг Ганс почувствовал, как чья-то теплая рука легла на его руку. Он обернулся, и в тот же миг губы Мартины