только бы мы тебя здесь и видели, да больше-то припасть не к кому — ну нет, мы и то не стали бы так себя ронять». Мистеру Томпсону было стыдно за себя, его вдруг обуяла ярость на это отребье, эту голь перекатную, так бы и сшиб их вместе вонючими лбами, — но он сдержался, договорил до конца. — Спросите жену, — сказал он, и это было самое трудное, потому что каждый раз, как он доходил до этого места, Элли, даже пальцем не шелохнув, вся словно бы подбиралась, как будто ее хотели ударить, — она скажет, моя жена не даст соврать.

— Правда, я сама видела…

— Да, история, — сухо произнес мужчина, почесывая себе под рубахой ребра. — А жаль. Ну, а только мы-то тут при чем, не пойму. С какой бы нам радости встревать, не пойму я, в эти мокрые дела. Ко мне-то оно ни с какого бока не касается, как ни погляди. Хотя спасибо, что потрудились, заехали, будем знать, по крайности, как и что, а то по-наслушались мы не разбери чего, сумнительно, и даже очень, по-наплели нам с три короба.

— Про одно про это трезвонят, всяк кому не лень, — сказала женщина. — Убивать взяли моду, а мы, например, не согласны, и в Писании сказано…

— Заткни хайло, — сказал мужчина, — и больше не разевай, не то я тебе сам его заткну. Я, то есть, к чему веду…

— Нам пора, не будем вас задерживать, — сказала миссис Томпсон, расплетая пальцы. — Мы и так задержались. Час поздний, а нам еще ехать в какую даль. — Мистер Томпсон, поняв намек, последовал за нею. Мужчина и женщина, прислонясь к хлипким столбикам крыльца, провожали их глазами.

И вот сейчас, лежа на кровати, мистер Томпсон понял, что настал конец. Сей час, сию минуту, лежа на той кровати, где восемнадцать лет спал он вместе с Элли, под крышей, которую собственноручно крыл дранкой накануне женитьбы, и привычно поглаживая пальцами костлявый подбородок, уже обметанный щетиной, хотя только с утра был брит, мистер Томпсон — такой, каким волею судьбы уродился, — понял, что он конченый человек. Конченый для той жизни, какая была до сих пор; сам не ведая почему, дошел до крайней черты, откуда надобно начинать сызнова, но как, он не знал. Нечто иное начиналось отсюда, но он не знал что. Впрочем, это, в каком-то смысле, и не его была забота. От него, предчувствовал он, тут будет мало что зависеть. Разбитый, пустой, он поднялся и пошел на кухню, где у миссис Томпсон как раз поспел ужин.

— Ребят зовите, — сказала миссис Томпсон. Мальчики были в сарае, выходя, Артур задул фонарь и повесил его на гвоздь возле двери. Мистеру Томпсону было не по себе от их молчания. Они двумя словами не обменялись с ним с того дня. Словно бы избегали его, управлялись на ферме вдвоем, точно его не существовало, делали все, что надо по хозяйству, не спрашивая его совета.

— Ну, докладывайте, чем занимались? — спросил он нарочито бодрым голосом. — Чай, делов наворочали?

— Нет, сэр, — отвечал Артур, — делов не особо много. Так, оси смазали кое-где.

Герберт промолчал. Миссис Томпсон склонила голову.

— За хлеб наш насущный, Господи… аминь, — прошептала она неслышно, и Томпсоны, опустив глаза, сидели со скорбными лицами, точно на похоронах.

Всякий раз, едва мистер Томпсон закрывал глаза, силясь уснуть, мысль его пробуждалась и куда-то неслась без устали, петляя точно заяц. Она перескакивала с одного на другое, металась туда, сюда, пытаясь напасть на след, который выведет его к тому, что произошло на самом деле в тот день, когда он убил мистера Хэтча. Напрасно; несмотря на все потуги, мистертомпсонова мысль лишь возвращалась на то же, прежнее место, перед глазами стояло лишь то же, что явилось им первый раз; хоть он и знал, что этого не было. Но если тогда, в первый раз, он видел то, чего не было, значит, убийству мистера Хэтча, с начала и до конца, нет оправдания, тогда уже ничего не изменишь и трепыхаться незачем. Ему и сейчас казалось, что он в тот день сделал, возможно, не то, что полагается, но уж, во всяком случае, то единственное, что ему оставалось, — да так ли это? Была ли надобность убивать мистера Хэтча! Ни разу в жизни он не встречал человека, который с первой минуты внушил бы ему такую неприязнь. Он прямо кожей ощущал, что этот хмырь явился сюда пакостить. Одно только, по прошествии времени, казалось необъяснимым: отчего нельзя было попросту послать мистера Хэтча куда подальше, не дожидаясь, пока он подойдет ближе?

Миссис Томпсон, скрестив руки на груди, лежала рядом неподвижно и тихо, но почему-то чувствовалось, что она не спит.

— Спишь, Элли?

В конце концов, он мог, пожалуй, отделаться от мистера Хэтча и по-хорошему, а в крайнем случае скрутить его, надеть эти самые наручники и сдать шерифу за нарушение порядка. Подержали бы взаперти денька два, на худой конец, покамест не поостынет, либо штрафанули. Он старался придумать, как еще можно было повернуть разговор с мистером Хэтчем. Хм, ну, допустим, сказать ему хотя бы так, послушайте, мистер Хэтч, давайте говорить как мужчина с мужчиной. Но дальше этого у него не шло. Что бы такое можно было в тот день сказать или сделать? Но если можно было в тот день сделать что-то другое — что угодно, практически, — а не убивать мистера Хэтча, тогда ничего бы не случилось с мистером Хелтоном. Про мистера Хелтона мистер Томпсон почти не думал. Его мысль перескакивала через мистера Хелтона и, не задерживаясь, неслась дальше.

Если бы задержаться, задуматься, то пиши пропало, вовсе ни к чему не придешь. Он попробовал вообразить, как могло бы все быть сегодня, в этот самый вечер, будь мистер Хелтон цел и невредим, — сидел бы сейчас в своей хибарке и наигрывал песенку о том, как хорошо на душе поутру, не утерпишь и выпьешь все вино до дна, чтобы стало еще лучше, а мистер Хэтч куковал бы где-нибудь в тюряге, от греха подальше, злой как собака, скорей всего, зато поневоле готовый урезониться и заречься делать подлости, сукин сын, гад ползучий, кто его трогал, так нет же, явился терзать безобидного человека, сгубил ни за что ни про что целую семью! Мистер Томпсон почувствовал, как на лбу у него выступают жилы, пальцы сжимаются, хватаясь за невидимое топорище, его прошиб пот, с гортанным сдавленным криком он сорвался с постели, и Элли вскинулась следом, восклицая: «Ой, нет, нет, не надо! Нет!» — точно в бреду. Он стоял, сотрясаемый такой дрожью, что стучали зубы, и хрипло твердил:

— Зажги лампу, Элли, зажги лампу.

Вместо этого миссис Томпсон издала слабый и пронзительный вопль, почти такой же, какой он слышал в тот день, когда стоял с топором в руке и она показалась из-за дома. Ее было не разглядеть в темноте, он только знал, что она неистово катается по кровати. В ужасе он потянулся к ней наугад, нашарил поднятые руки, ее пальцы судорожно рвали волосы на запрокинутой