пытаясь догадаться, что же я сказал. Затем, вспомнив, что между нами было решено вчера, в день возвращения, переспрашивает на русийском. Несмотря на океанское происхождение её рода, родилась она и прожила всю свою жизнь в Русии.

— Что это значит?

Перевожу, и женщина смущённо краснеет. Всё-таки местное воспитание довольно, чтобы не говорить слишком, чопорно и пропитано пуританским духом. И ей стыдно лежать сейчас совершенно обнажённой на таком же одетом в костюм Адама мужчине, даже если он её муж… Тянусь губами к ней, желая ощутить вкус поцелуя. Она пытается отодвинуться — увы. Проще покориться. Вначале скромный, поцелуй быстро становиться страстным и горячим, потому что… Из скромности умолчу об остальном… Наконец мы просто лежим рядом, остывая после бурного утра…

— Ты всегда такой ненасытный?

Бормочет она. Смеюсь, правда, негромко.

— Только с той, которую люблю.

Аора, забыв про скромность, снова приподнимается, внимательно смотрит на меня.

— Пытаешься понять, лгу я, или нет? Нет. Зачем мне это?

Её глаза вдруг наполняются слезами, и я рывком сажусь, прижимаю ставшую бесконечно дорогой мне женщину к груди, ласково глажу по голове, по вздрагивающим плечикам, пытаясь утешить, бормочу ласковые, глупые и совершенно ненужные слова, не силах понять, что происходит. Почему моё признание вызвало такую реакцию?..

— В первый раз…

Разбираю я ответное бормотание…

— В первый раз в жизни…

Боги! Она впервые слышит слова любви?!. Наконец моё воздействие немного её успокаивает, и она отрывается от меня, пытается вытереть ладошкой мою мокрую грудь.

— Извини. Не знаю, что на меня нашло…

— Не страшно. Только прошу — никогда больше плачь. Я не могу переносить, когда моя женщина проливает слёзы.

— Это слёзы счастья, мой… Муж… Счастья, а не горя…

Я действительно ощущаю искренность, счастье, облегчение, любовь, которые сейчас переполняют её… И не хочу отпускать её снова. Но гибким движением Аора выскальзывает из моих объятий, пытаясь утащить к себе одеяло. Увы. Ей опять не везёт. Она обиженно говорит:

— Мне надо одеться… Юница сейчас встанет.

Но я не отдаю ей покрывало, ложась на бок:

— Мне нравиться смотреть на тебя.

— Но мне стыдно!

Пожалуй, женщина права. Слишком много потрясений для одного дня. Точнее, суток. Переворачиваюсь на другой бок.

— Можешь одеваться.

Шлёпание босых ножек по натёртому воском паркету, шуршание пластика, в котором лежит принесённая вчера старшей дочерью одеждой для мачехи. Затем я слышу удивлённое восклицание:

— Как это можно носить?! Оно же бесстыдно коротко!

Не выдерживаю, поворачиваюсь к жене. Ух!!! Чуть не упустил самое интересное! С нижним бельём она разобралась, и сейчас возмущённо вертит в руках короткий сарафан. Намётанный глаз сразу определяет длину — до середины бёдер. Натягиваю на себя фиговый лист, именуемый нижним бельём, затем встаю с кровати. Аора пунцовеет, что делает её неотразимой. Протягиваю руку:

— Ты просто не умеешь его носить. Дай.

Она покорно отдаёт.

— Подними руки.

Ладошки послушно поднимаются над головой, раз! Одним движением я надеваю платье, чуть поддёргиваю ткань.

— Всё.

Моя жена возмущённо смотрит вниз, затем снова выдаёт:

— Но как я в таком покажусь на людях?! Я же со стыда сгорю!

Делаю шаг назад, открываю шкаф с одеждой, достаю шорты, привычную для Новой Руси одежду мужчин, футболку без рукавов. Набрасываю всё на себя. Затем возвращаюсь к красной от стыда неподвижно застывшей Аоре, беру её за руку. Она упирается, но я всё же подвожу к окну. Чуть отдёргиваю занавеску:

— Смотри.

Пугаясь, она одним глазком выглядывает на улицу, затем порывисто возвращает ткань назад.

— Вижу… Но я… Стесняюсь…

Дверь спальни открывается, мы оба оборачиваемся — на пороге стоит отчаянно трущая кулачком глаз Юница, наша дочка, одетая в длинную ей мужскую футболку с Дартом Вейдером. Аора стремительно алеет, ощущая мою ладонь на своей талии, а дочка спокойно смотрит на её новый наряд, затем выдаёт коронную фразу:

— Ой, мам… Наконец то ты оделась по-человечески… А вообще, завтрак у нас будет?

Женщина, кажется, сейчас сгорит от стыда. А девочка деловито поправляет сползающую с плеча футболку, затем смотрит на смятую после утренней побудки постель, и снова выдаёт:

— Ну, дождалась, всё-таки… Мам, кто у меня будет? Сестрёнка или братик?

— Не знаю, милая.

Вступаю я в разговор. Юница морщит лобик, затем изрекает:

— Хорошо бы оба…

— Мы постараемся, милая. Но если сразу не получится, ты не станешь возражать, если мы с мамой сделаем их по очереди? Братика и сестрёнку?

Она смотрит на нас, потом на окошко, и вдруг зевает:

— Есть хочу.

Переводит взгляд на меня:

— Пап, я подумаю, и потом скажу. Ты, главное, больше старайся…

Ну что тут остаётся? Подхватываю дочку на руки, и, несмотря на довольно большой возраст, ей это нравится. Она обнимает меня за шею, уютно устраивается на плече.

— Идём, милая.

Зову я Аору, и та, по-прежнему алая, словно мак, нехотя двигается за мной. Бросаю взгляд в зеркало, стоящее в зале — поскольку моя половина идёт следом, не желая предоставлять мне сейчас полный обзор фигуры, обтянутой сарафаном, то хоть там полюбоваться. Жена меня просто взрывает, так хочется опять заняться любовью. Но приходится сдерживаться. Подхожу к кухне и слышу радостное приветствие:

— Привет, па! Ого! Как я понимаю, это моя младшая сестрёнка?

Юница мгновенно соскальзывает с моих рук и, замерев, смотрит на Светлану, хозяйничающую на кухне. Следом за нами входит Аора, тоже застывает на месте. Укоризненный беспомощный взгляд на меня:

— Ты обманул… Ты уже женат…

— Дорогая, позволь представить тебе мою дочь, Свету.

Тут же на русском обращаюсь к дочери:

— Светик, угадала. Это Юница. А это… гхм… Твоя мачеха. Аора.

По лицу дочери пробегает тень, но лишь на мгновение. Понятно, что называть мою жену мамой она не станет ни за что. Для этого разница в возрасте у обоих слишком мала. Всего два года. Вот такая я скотина, нашёл себе молоденькую. Света несколько мгновений раздумывает, потом выдаёт:

— Уж лучше я её только по имени звать буду. И пусть на большее не претендует.

— Она не будет. Не волнуйся. Только я буду рад, если вы найдёте общий язык. И — да, учитывай, что моя половина беременна. Только срок пока очень мал.

— Ой, папка…

Света медленно опускается на табуретку:

— Да ты что?! Вот это обрадовал!

Вдруг срывается с места, в мгновение ока преодолев те три