сделать и вечером. А ты поработай, не лодырничай… Хоть две странички еще!

Легко сказать: две! Одну бы осилить — и я тупо уставился в нетронутую белизну листа, вставленного в машинку. Каменщику впору такая работа: подгоняй буковку к буковке, слово к слову, дабы фраза оказалась той единственной, каковой только и может быть, чтоб читатель не усомнился: слова сами собой, мол, нашлись — выстроились, а другому порядку слов тут и не бывать. Вон оттуда, из придорожного кустарника, появились мои герои… В дымке обозначились легкие очертания королевства; когда-то давно я легкомысленно покинул его пределы в полной уверенности, что отыщу обратную дорогу, стоит лишь захотеть: закрою глаза, и над верхушками деревьев покажутся красные оборонительные стены Блабоны, стрельчатые башни замка и ратуши, а над ними тучами вьются ласточки, с щебетом готовятся к отлету… Да, оказалось не так-то просто сызнова попасть туда, а воспоминаниями только растравляешь душу.

Сколько раз обещал я себе назавтра отправиться в путь, даже обдумывал план похода. И вечно что-нибудь да помешает: то свалятся нежданные гости, то меня соблазнят встречей с читателями, а то и в домашних заботах погрязнешь на многие недели. И так уходили весны, лета, осени и зимы. Случалось, взбунтовавшись, я пускался отыскивать хотя бы тропинку в утраченное королевство Тютюрлистан, потихоньку уходил из дому и за старой оградой нашего сада, густо увитой диким виноградом, сдавалось, вот-вот обрету счастливый край, да не тут-то было: оказывается, свернул не туда и блуждаю в незнакомых местах, а разбитая полевая дорога выводит на мусорную свалку, к глиняным вымоинам, подернутым густой ряской. Я несолоно хлебавши возвращался домой и не слишком вразумительно толковал жене насчет того, куда меня носило и где так долго прошлялся в сумерках. Она не разделяла моего беспокойства за судьбу Тютюрлистана и Блаблации, а меня одолевали дурные предчувствия: неладно у вас, мои добрые друзья в масках зверей и птиц… Где ты, кот Мышебрат? Что с тобой, придворная дама, элегантная лисица Хитраска? В какую передрягу попал ты, храбрый петух Эпикур — маленький неустрашимый воин, весь в своего погибшего отца?

Не раз слышалось мне: зовут на помощь; помнят мою клятву верности и знают — сдержу слово, в нужную минуту явлюсь, спасу и водворю порядок.

Явственно видел я их в беспокойных снах — совсем рядом, а когда, пробудясь, зажигал лампу, они исчезали, словно тени, сливались с темнотой. А я прижимал руку к тревожно стучащему сердцу. Прислушивался. Часы тикали сонно, за окном стрекотали цикады.

И только наш песик Мумик, постукивая когтями по паркету, подбегал ко мне, укладывал свою лохматую голову ко мне на руки, посапывал, будто заверяя: я на страже, спи спокойно, никого здесь не было…

Я поднялся из-за машинки, потянулся, глубоко вдохнул воздух: сад благоухал увядающими листьями, сухим укропом и замшевой айвой. А вместе с дымом от костра потянуло заманчивым ароматом варенья, тяжко булькавшего в огромной, словно таз, медной кастрюле. Жена уже кончала возню с римским вареньем… У меня потекли слюнки, и неодолимо потянуло сбежать от письменного стола. На сегодня хватит, к черту писанину…

В саду по дорожкам с визгом носилась Кася, самозабвенно лаял Мумик, наш керриблютерьер. Верно, вы знаете, как выглядит керри? Среднего роста, шерсть темно-серая, длинная. Этих собак стригут. Морда косматая с козлиной бородкой, уши — бархатные, спина гладкая, сзади торчком прямой хвостик, а на лапах бахрома, как на штанах аргентинского ковбоя. Керри очень общительны, прекрасно берут след, — поверьте, видят носом, ведь коричневые глаза у них совсем закрыты длинными лохмами.

Веселый Касин визг, нежное потявкивание Мумика, нашедшего ее в кустах черной смородины — они по обыкновению играли в прятки, — совсем раздразнили меня. Я выглянул в окно. В дыму тлеющего костра Мария сосредоточенно орудовала огромной мешалкой, вылавливала то дольки очищенных яблок, то жесткие грушки и спелые сливы, чтоб проверить, не разварились ли, не пригорело ли варенье. Как заманчиво эти ароматы щекотали обоняние! Признаюсь: я не только лентяй, но и лакомка, а потому частенько сбиваюсь с пути праведного.

Жена круговыми движениями, как бы творя тайный обряд, сыплет изюм, трусит ваниль. Вы небось думаете, что она варит обычное варенье? Ошибаетесь. Это настоящее римское варенье по старинному рецепту моей бабки Анджелы Кристиани.

Такое варенье отличается двумя отменными качествами: в нем мало сахару и застывает оно в желе. В зависимости от ингредиентов все банки получаются совершенно разными на вкус, а потому появление каждой новой банки зимой на столе всегда неожиданность и приветствуется прямо-таки индейским кличем. Самое же приятное — римское варенье лучше долго не хранить, и посему, не дожидаясь зимы, сразу на следующий день мы приступаем к торжественному опробованию. В желе чудесным образом, не смешиваясь, сохраняют свой аромат зернистые грушки, яблоки с кислинкой и горьковатая сливовая кожурка — роскошь, чудо, мням-мням!

Даже такие привереды-сластены, как мои приятельницы Анна Ковальская и Мария Домбровская^[2] (а они считались высшим авторитетом по части стола — но не кухни), когда моя жена скромничала, из-за множества, мол, работы не уверена, удалось ли варенье, с полной серьезностью требовали по целой банке на дегустацию. При очередной встрече они расхваливали варенье, намекали, не прочь, дескать, получить еще, но — увы! — к нашей с Касей радости, было уже поздно: мы сами успевали расправиться с римским вареньем, спасая его от брожения и плесени. Я и Каська обменивались понимающим, самым что ни на есть семейным взглядом.

Кроны старых яблонь золотом листвы словно освещали дымные сумерки, опавшие листья густой чешуей прикрывали умершие травы. Жена, точь-в-точь жрица, преклонила колени у костра, обложенного камнями, и то мелко ломала ветки, чтобы поддержать пламя, то подбрасывала пригоршню сырых листьев, чтобы унять слишком жаркий огонь. Дым окутывал ее мягкими складками, струился прозрачной вуалью к открытому окну. А какой усладой дышало булькающее варенье, как плясали отблески пламени в меди огромного таза! Невыносимо хотелось зачерпнуть ложкой этого волшебного варева и лизнуть… Я уже ощущал сочную мякоть яблок, комочек сливовой кожицы, налитую изюминку, жгучей сладостью таявшую на языке. А то попадется ароматная крупинка ванили, напоминая о близком празднике, о рождестве, искристом — глазам больно — снеге…

Я бегом протопотал по лестнице — шаги мои отдались громким эхом, — выбежал в сад навстречу радостным Каськиным крикам, с лаем во весь опор