кажется, она слышала наш разговор.

— Мы вспоминали о Лучиной, — обратился к ней Мишель, — вы, наверно, помните… К сожалению, я не имел чести бывать у них…

— Я никогда ничего не забываю, — насмешливо произнесла дама, глядя в глаза Щепцовой. — Мне посчастливилось стать частым гостем в их доме…

В ответ Щепцова невозмутимо произнесла:

— Я даже не смела сомневаться в вашей изумительной памяти, — её голос даже не дрогнул.

У меня эта беседа не вызвала никакого интереса, но Мишель весьма насторожился. Обычно он равнодушен к досужей болтовне.

Потом Панарёва шепнула мне на ухо.

— Щепцов проявлял особый интерес к малышке Настеньке… Вы понимаете, о чём я? — она улыбнулась.

— Не могу знать, — я резко прервала речь сплетницы, поскольку не выносила подобной болтовни.

Панарёва изумлённо взглянула на меня, давая понять, что не понимает сего невежества. Я промолчала, не давая собеседнице повода спровоцировать меня на бесполезный спор.

Госпожа Щепцова, услышала её шёпот, который прозвучал достаточно громко, возможно, намеренно. Казалось, она не заметила злобного намёка.

— Кстати, Кремнин был женихом Настеньки Лучиной, — добавила Панарёва, покидая нас, — он не любил свою невесту… Люси Белянова тогда привлекала его большее…

— Я знаю, что мой супруг благоволил юной Лучиной, — сказала мне Щепцова, когда Панарёва оставила нас, — она напоминала ему старшую сестру, которую он очень любил… У неё были такие же изумительные бархатистые глаза…Она умерла в канун девятнадцатилетия… Тогда моему супругу было семь лет… Он очень тяжело пережил смерть сестры…

— Позвольте узнать, от чего умерла сестра вашего супруга? — поинтересовался Мишель.

— Говорят, она стала жертвой проклятия отвергнутого поклонника, которого даже не замечала. Он застрелился, а перед смертью написал письмо, в котором говорил, что надменная барышня не проживёт и года…

— Жутковатая история, — я невольно вздрогнула.

— Я тоже была склонна верить проклятью, — продолжала тётушка, — ведь самоубийца проклял и моего мужа, тогда ещё ребёнка, предсказав, что он не проживёт более сорока лет… А моему супругу, слава Богу, скоро исполнится сорок один… Теперь я могу смело говорить, что письмо самоубийцы было всего лишь бредом обезумевшего поклонника…

— А смерть его проклятой возлюбленной? — эта трагическая история вызвала у Мишеля странный интерес.

— Многие барышни умирают молодыми, — вздохнула Щепцова, — как Настенька Лучина… ей тоже едва исполнилось девятнадцать…

Из записей княжны Анны

На днях мне приснился пугающий сон, показавшийся реальностью. Проснувшись, я долгое время не могла унять панический страх.

Мне снилось, будто я в подвенечном платье, мои волосы украшены свадебными цветами. Служанки, которых я вижу впервые, неспешно помогают мне собраться. Вокруг удивительная тишина, весьма необычная для дома, в котором идут сборы невесты к свадьбе. Служанки печальны и молчаливы.

Я хочу взглянуть на своё отражение в зеркале, но с изумлением, которое превращается в ужас, понимаю, что зеркала завешаны тёмными тканями. Я спешно сдёргиваю покрывало с одного из зеркал и вижу в нём залу, полную людей с застывшими лицами, до меня доносятся отголоски грустной беседы…

Потом я слышу бесстрастный голос, который произносит:

— Спасти жизнь ценою жизни…

С криком ужаса я пытаюсь разбить зеркало и просыпаюсь.

Боюсь, что это только начало не прекращаемой череды ночных кошмаров, несущих дурные предзнаменования.

Поутру страх, гонимый яркими лучами солнца, исчезает, я забываю об ужасах ночи, но когда возвращается ночь, стоит мне остаться одной в комнате, и потушить свечу, как непреодолимый страх сковывает моё сердце.

Сегодняшняя ночь в гостях у Дмитрия Алеева также выдалась неспокойной. Я не могу в точности вспомнить, что приснилось мне… Помню, сон был жуткий… будто бы я совершила какое-то злодеяние… нож… кровь… я помню блеск лезвия ножа в лунном свете и капли крови на белой ткани…

И снова этот голос, да, я помню эти слова:

— Спасти жизнь ценою жизни…

Вспоминаю, на мне было подвенечное платье. Дурной знак для незамужней девушки. Что ещё? Зеркало… Но я снова не увидела в нём себя, только пустоту… Зеркало, старое зеркало в резной массивной раме… Точно такое же есть в библиотеке дома Алеева… А вдруг, это не сон? Я спустилась ночью в библиотеку? А что значит нож и кровь?

…Какую бессмыслицу я написала! Громов говорит, что виной всему усталость. К счастью, его визит оказался недолгим, и я могу вернуться к своим размышлениям… Не знаю почему, но когда я излагаю их на бумаге, мне становится легче…

Снова голоса в гостиной… Я слышу тревожный голос Дмитрия Алеева… Он говорит об убийстве в библиотеке… Невольно вспоминаются слова "спасти жизнь ценою жизни", неужели я, обезумев от ночных кошмаров, совершила убийство?

Из журнала Дмитрия Алеева

После полудня, когда мои гости разъехались, я решился поделиться с Мишелем своими романтическими мыслями.

— Мой друг, — прервал мои попытки Лермонтов, — избавьте меня от скучных откровений, они заинтересуют только объект ваших чувств…

— Но я не посмею столь скоро признаться ей… — попытался возразить я на его иронию.

— Ни слова больше! — Мишель состроил умоляющую гримасу. — Или прикажете мне утопиться в ваших болотах?

— Не могу понять, почему уезжая, она выглядела столь взволнованной? — недоумевал я. — Она была бледна и, кажется, напугана…

Испустив страдальческий вздох, Лермонтов чётко произнёс:

— Припоминаю, вы упоминали о редких книгах в вашей семейной библиотеке, позволите взглянуть?

Не смея возразить, я направился в библиотеку… Надеясь, что госпожа Панарёва ещё не проснулась, и мне удастся избежать нежелательных бесед.

Не смогу описать свои чувства, когда я увидел на полу тело Панарёвой. На спине её светлого платья алело кровавое пятно. Рядом лежал окровавленный белый платок.

— Нетрудно догадаться, что Панарёву ударили кинжалом в спину, — задумчиво произнёс Мишель, — потом убийца вытер кинжал платком… Тело уже остыло, значит, убийство произошло ночью, когда все гости разошлись по комнатам…

Лицезреть убийства стало для меня привычным делом, но насильственная смерть родственницы в моём доме вызывала непреодолимый ужас. Признаться, я не испытывал тёплых чувств к Панарёвой, я не видел её четыре года. Возможно, я даже испытывал к неприязнь к тётке из-за её вражды с Анной.

Наверняка я стану подозреваемым в убийстве… Подозрение