известно, как легко отлетает жизнь от людей, которые находят так мало удовольствия в настоящем, что всегда стараются скорее положенного приблизить будущее. А получается так, что годы для этих глупцов бегут так быстро, словно и не было никаких годов.

— Вреда в этом нет, — сказала медяница. — Пока человеку не напоминают об этом беге, он даже рад тому, что они бегут так скоро.

— Иногда, увы, ему напоминают о всех этих годах, — сказал блуждающий огонек, — а если это такой чувствительный человек, как мистер Гаппи, то все годы вместе, надвигающиеся одной тяжкой массой, могут привести к катастрофическому результату. Сегодня мистеру Гаппи исполнилось пятьдесят лет, и чтобы потакнуть глупому детскому капризу, миссис Гаппи, пока ее муж отправился на прогулку, приготовила для него торт, украсив его пятьюдесятью свечами, и хотя они были изготовлены из подкрашенного воска, я довожусь им родней, по крайней мере однофамильцем.^[6]

— Но выше классом, — заметила медяница, — ибо состоите из вещества лучшего, более увлекательного происхождения.

— Вы сказали истинно, госпожа змея, — ответил блуждающий огонек, — ибо мой свет наводит страх, и ни одна живая рука не сотворила меня, так что я действительно выше по званию и рангу, чем мой кузен, что живет внизу, в болоте у подножия Мэддерского холма.

— Ведь сегодня день рождения мистера Гаппи, — перебила медяница, — и он должен был пойти в кабак.

— Будь он помоложе, он бы отправился туда, — ответил огонек, — но, слишком хорошо зная, как бежит время, он предпочел холм долине и, достигнув вершины и чувствуя, как ослабли ноги, он присел на покрытую сухой травой кочку. Он был в кротком расположении духа, и как часто случалось, позабыл, грешный человек, все, что произошло в прошедшей жизни, полностью отдавшись безобидной прелести дня и блуждая взглядом по расстилавшему перед ним мирному виду деревни.

Мистеру Гаппи казалось, что прошло так мало времени, так мало было пройденное расстояние, когда он оглядывался назад на свою жизнь, словно он вообще не жил, и хотя впереди, возможно, оставалось тоже немного, все же мог выдаться посреди печали славный денек, обещавший чуточку радости.

Его собственная жизнь представилась мистеру Гаппи таким пустяком, точно он очнулся от небытия и оказался в забвении.

Сияние зимнего солнца, которое почти зашло за окрестные холмы, придавало красочности мэддерским полям, оттеняя их зеленый цвет, а дым из домашних труб поднимался сонными гирляндами и растворялся в воздухе — подходящий вид для того, кто желал, чтобы растворилась и ушла его собственная жизнь. Мистер Гаппи видел отсюда и собственный дом у Мэддерской церкви. Там поджидал его добрый ужин. Отчего же ему — как и большинству его собратьев — не ощутить радость снова? Ведь даже молодые могут еще улыбнуться ему, играть и веселиться.

Он посидел еще немного, со вздохом поднялся и, сойдя вниз, ступил на дорожку, ведущую к дому. Мистер Гаппи отправился домой в конце дня; он задержался на холме позже обычного, так что сейчас на дорожке его уже встречала вечерние сумерки. Мистер Гаппи шел медленнее, приветствуя подступающую ночь, — вот в небе появились звезды, и люди, кто еще не сидел дома, скользили мимо, словно тени.

Мистер Гаппи еще замедлил шаги и, зайдя за угол, остановился. Он уже видел свой дом, и окно гостиной светилось тепло и славно в сгущающейся темноте. Войдя во двор и приближаясь к дому, мистер Гаппи видел картины на стенах гостиной, огонь в камине и веселые лица гостей, собравшихся отпраздновать его день рождения. Мистер Гаппи тихо открыл входную дверь. Он оказался в небольшом узком коридоре, где было довольно темно. Мистер Гаппи снял пальто — причем порвал подкладку одного рукава. Это происшествие, пускай небольшое, навеяло на него уныние. В тот самый миг он словно превратился в старика. Видать, руки у него совсем ослабли, раз у него нет ни терпения, ни осторожности снять пальто без того, чтобы ничего не порвать. Мистер Гаппи осторожно повесил пальто и, постояв минутку и послушав веселый смех в гостиной, тихонько открыл дверь.

Гости уже сидели за столом в нетерпении. Они были разнаряжены, изящные разноцветные платья, лица светятся от веселья — и стол ломится от снеди. Мистер Гаппи был немного ошарашен ярким светом, исходящим от стола. Он взглянул, откуда исходит этот свет. Посередине стола возвышался большой торт, который окружали пятьдесят цветных свечек, воткнутых так близко друг к другу, что нельзя было просунуть и спички. Все засмеялись, увидев, куда он смотрит, и стали ждать, что он скажет.

Но вместо того, чтобы сказать что-нибудь обыденное, чего от него ждали, мистер Гаппи молчал. Он был словно заворожен видом этих пятидесяти свечей. Они стояли так близко друг к другу, их было столько, что казалось, их не меньше сотни, и потрясение от того, что это его горящие годы вперились в него, не могло быть большим. Мистер Гаппи не мог оторвать глаз от свечей — это были его годы, целая толпа, шикающая, глумящаяся, смеющаяся над ним. Каждый превратился в цветную свечу — каждый год стал горящей свечкой.

Мистер Гаппи молча сел во главе стола. Торт разрезали и съели, но свечи продолжали гореть. Мистер Гаппи только и мог, что смотреть на них. То были его годы — так много — а что он сделал за это время?

Свечи начали оплывать большими красно-белыми слезами, каждая свеча быстро умирала, но это произошло не раньше, чем умерли годы.

В комнате что-то произошло — гости казались тенями, как те, что скользили мимо мистера Гаппи на дорожке, но свечи — свечи говорили.

Первым годам его жизни было мало что сказать, ибо то были детские годы, они таяли со скоростью беспамятного детства. Даже на подходе к первому двадцатилетию все было хорошо. И если бы столько свечей стояло вокруг торта, мистер Гаппи глядел бы на них спокойно, нет, даже с надеждой и удовольствием.

Те двадцать не толпились бы; они бы стояли, точно наряженные дети на утреннике в ожидании танца; они не теснились бы, словно гробы на кладбище. Если бы их было двадцать, между ними была бы жизнь и расстояние. Но мистер Гаппи видел, как годы нарастают — теперь их было тридцать, и они заговорили меж собой, спрашивая, какую видели радость.

Когда бы их было всего тридцать, между ними еще было бы расстояние, но их было больше — на целых двадцать больше. Глядя на них, мистер Гаппи не видел никакой радости в этих годах — он, верно, просто проспал их в одну краткую ночь. Все они казались ему сейчас на одно лицо. Все годы, выраженные пятьюдесятью свечами, совершенно изгладились. Они были точно ступеньки на песке, оставленные первым приливом, который следовал за