наблюдателей.
Наступление продолжалось. Разведрота присоединилась к какому-то батальону и упорно продолжала наступать.
Немцы откатывались, потеряв надежду сдержать атакующих, их не сдержали ни широко разлившаяся Одра, ни глубоко эшелонированная линия обороны с минными полями и проволочными заграждениями.
Они преодолевали второй вал за руслом Старого канала. Капитан Поляк обернулся, окинул взглядом эту сырую равнину, которую они только что прошли. Он увидел высокий берег, где еще сегодня утром они сидели в окопах, увидел порозовевшую в заходящих лучах солнца реку. Саперы трудились у понтонного моста, по которому катили грузовики с орудиями на прицепах. Артдивизионы меняли свои позиции. Нескончаем был поток бегущей пехоты, устремленной вперед – рота за ротой, батальон за батальоном.
Высоко в небе над дымом горящих деревень кружили советские истребители, не подпуская к переправе немецких пикировщиков. Капитан почувствовал огромное облегчение. Операция удалась: прорыв час от часу ширится.
Он видел поручика Качмарека, который указывал отделениям, в каком направлении двигаться, увидел приземистую фигуру капрала Наруга и грузного сержанта Валясека, который нес на плече трофейный ручной пулемет.
И в этот момент пронесся артиллерийский снаряд. Он разорвался довольно далеко, только один осколок отлетел в сторону и вонзился в грудь капитана. Тот еще силился что-то крикнуть, но хлынувшая горлом кровь наполнила рот и оборвала крик. Он попытался поднять руку, чтобы отереть губы, но не мог высвободить ее из складок плащ-палатки и скатился вниз по травянистому склону.
Солдат, который вел его лошадь под уздцы, подбежал к командиру:
– Осторожнее, пан капитан!
Он помогал ему подняться, думая, что капитан поскользнулся. Но тело офицера тяжело повисло у него на руках, и солдат опустил его на траву, потрясенный, не понимая, как и когда это произошло…
Разведрота сгрудилась у дороги. Солдаты ждали, когда наступит минута прощания с павшими товарищами. Пользуясь коротким отдыхом, они лежали на траве. Вспоминали обширнейшие познания Острейко в рыбацком деле, потому что он был завзятым рыбаком и в любом водоеме на каждом привале обязательно хотел попытать счастья. В этом отношении он был прямо-таки неутомим. Говорили они о капитане, который хотя и носил фамилию Поляк, был русским. С неохотой согласился он служить в польской армии. Ведь его откомандировали к ним из гвардейской части. Но когда он попривык, то прикипел к полякам всем сердцем, потому что когда солдаты бьются против общего врага, они становятся друг другу ближе, чем родные братья. Заскрипели повозки. Ездовые, ссутулившись, сидели на козлах. – Везут, – пронесся шепот. – Да, это наши… Ездовой натянул поводья, он понял: здесь хотят проститься с погибшими. – Куда их везут? – спросил кто-то. – Может, лучше, чтобы мы сами их тут… – За Одру. На польскую сторону. Они останутся там, и капитан вместе с ними. Его похоронят в польском мундире. Солдаты сдергивали конфедератки, некоторые торопливо крестились, бормоча: «Вечная память…» – Ну, езжайте, – тяжело вздохнул поручик Качмарек. – Да, хороший был человек. Жалко его. – Багинский задумался: – А может, и ему следовало бы поставить крест? Они построились в колонну и неторопливо потянулись по шоссе, четверка за четверкой, постепенно входя в ритм долгого перехода и подчиняясь мерному позвякиванию боевого снаряжения. – Жалко человека, – пробормотал капрал Наруг. – Что за нелепая смерть! Словно бы курносая вдруг вспомнила про него и – раз-два, прикончила своей косой. Он поднял голову и увидел большой, только что поставленный указатель: Берлин – 38 километров… – Он был совсем близко от Берлина! Все внимательно вглядывались в этот щит, который как бы возвещал им близкую победу. Со стороны переправы шли «студебеккеры» с орудиями на прицепах; березки, привязанные к орудийным стволам, заметая шоссе, поднимали клубы пыли. – Направо, посторонись! – раздалась сзади команда. – Направо, посторонись! – басом повторил сержант Валясек, и рота тотчас же сдвинулась на самый край шоссе. Они шли на запад, где багрянец заходящего солнца превращался в яркое зарево. Это пылал под бомбовыми ударами Берлин. 1970
Разведрота сгрудилась у дороги. Солдаты ждали, когда наступит минута прощания с павшими товарищами. Пользуясь коротким отдыхом, они лежали на траве. Вспоминали обширнейшие познания Острейко в рыбацком деле, потому что он был завзятым рыбаком и в любом водоеме на каждом привале обязательно хотел попытать счастья. В этом отношении он был прямо-таки неутомим. Говорили они о капитане, который хотя и носил фамилию Поляк, был русским. С неохотой согласился он служить в польской армии. Ведь его откомандировали к ним из гвардейской части. Но когда он попривык, то прикипел к полякам всем сердцем, потому что когда солдаты бьются против общего врага, они становятся друг другу ближе, чем родные братья. Заскрипели повозки. Ездовые, ссутулившись, сидели на козлах. – Везут, – пронесся шепот. – Да, это наши… Ездовой натянул поводья, он понял: здесь хотят проститься с погибшими. – Куда их везут? – спросил кто-то. – Может, лучше, чтобы мы сами их тут… – За Одру. На польскую сторону. Они останутся там, и капитан вместе с ними. Его похоронят в польском мундире. Солдаты сдергивали конфедератки, некоторые торопливо крестились, бормоча: «Вечная память…» – Ну, езжайте, – тяжело вздохнул поручик Качмарек. – Да, хороший был человек. Жалко его. – Багинский задумался: – А может, и ему следовало бы поставить крест? Они построились в колонну и неторопливо потянулись по шоссе, четверка за четверкой, постепенно входя в ритм долгого перехода и подчиняясь мерному позвякиванию боевого снаряжения. – Жалко человека, – пробормотал капрал Наруг. – Что за нелепая смерть! Словно бы курносая вдруг вспомнила про него и – раз-два, прикончила своей косой. Он поднял голову и увидел большой, только что поставленный указатель: Берлин – 38 километров… – Он был совсем близко от Берлина! Все внимательно вглядывались в этот щит, который как бы возвещал им близкую победу. Со стороны переправы шли «студебеккеры» с орудиями на прицепах; березки, привязанные к орудийным стволам, заметая шоссе, поднимали клубы пыли. – Направо, посторонись! – раздалась сзади команда. – Направо, посторонись! – басом повторил сержант Валясек, и рота тотчас же сдвинулась на самый край шоссе. Они шли на запад, где багрянец заходящего солнца превращался в яркое зарево. Это пылал под бомбовыми ударами Берлин. 1970