остался под развалинами. Его охватили отчаяние и злость, он был беспомощен.
Высунувшись из-за борта бронетранспортера, эсэсовец окликнул гренадеров, которые конвоировали пленных:
– Was machen Sie hier?[13]
– Wir haben die Gefangenen in den Dorf genommen.[14]
– Ich habe Befehl sie abzuführen.[15]
Тяжелая, тупая физиономия под каской не предвещала ничего хорошего. Эсэсовец нагнулся и приблизил к лицам пленных дуло автомата:
– Bist du verrückt? Sofort nach vorn![16]
– Jawohl![17] – вытянувшись в струнку, щелкнули каблуками гренадеры и послушно, как дворняги, получив пинка, не оглядываясь, удалились.
Судьба пленных была решена.
Бачох сжался, когда услышал, как полоснула очередь. Потом взревел мотор бронетранспортера.
– Убийцы! – Он подавил беззвучное рыдание. Его глаза, воспаленные от известковой пыли, различили два тела, неподвижно застывшие в траве, перепаханной гусеницами танков. Ветерок перебирал седеющие волосы на затылке Острейко, молодой стрелок подогнул ноги, прижав обе руки к груди, словно пытался задержать пули, которые пробили ему легкие.
– Убивать!.. – В нем нарастала ненависть. – Я должен убивать… Каждого, кто попадет мне на мушку! Нужно избавить мир от этой заразы…
Солдаты сосредоточились вокруг поручика Качмарека. Необходимо было любой ценой удержаться в этих последних полуобгорелых домах, иначе они окажутся на лугу, за которым Одра, уже достаточно щедро напоенная польской кровью. – Слушай, Войтек! – Залевский никак не мог примириться с тем, что они не спешат на выручку отрезанным от них товарищам. – Может, вот так – по самому краю садов… Ведь Острейко остался там! – Он нырнет в подвал и отсидится. Мы тоже можем здесь остаться… Если немцы сосредоточат все свои силы, нам не удержаться. Первые неприятельские танки уже вырывались на луг, немецкая пехота шла, развернувшись широкой цепью, и прочесывала сады. – Еще не время, ребята, возьмите себя в руки, – напомнил им Качмарек. – Вот когда они перемахнут через забор… – Огонь! – скомандовал капитан Поляк. Гренадеры рухнули, как подкошенные, но не всех настигли пули, это было просто непроизвольное движение, теперь враги переползали от дерева к дереву, все вокруг поливая огнем. Пули буравили догорающие стены домов. – Сейчас они вызовут танки, – хмуро предсказал Багинский. – Мне-то уже все равно. Ну вот еще один, – приготовился он уложить очередного гитлеровца, взятого на мушку. Ближайший танк (им отчетливо виден был черный крест, обведенный белой каемкой) развернул свою башню прямо на них. Снаряд, пущенный в окно, прошил дом насквозь и разорвался далеко на лугу. – Вот дьявол! Я при всем желании не сумел бы так прицелиться, – с восхищением ругнулся сержант Валясек. – Пан капитан, слева танки! – раздался тревожный голос. Все повернули головы. По лугу неслась танковая рота, отрезая им все возможности для отступления. – Видно, придется здесь головы сложить! – Ничего не поделаешь, – говорили они, как бы ожесточаясь в своем упорстве, продолжали стрелять по приближавшимся немцам. – Но не могут же нас бросить вот так, на произвол судьбы. – Да это же наши танки! – крикнул обрадованный Фрончак. – Поднимайтесь, ребята, иначе, чего доброго, пустите корни… Теперь уж мы их погоним! – Приготовить гранаты! Сменить диски, – приказал старшина роты, его лицо заливал пот, словно он только что пил воду из-под крана и не успел утереться. – Ура! Ура! – Хоть бы разочек пощекотать их штыком, да они не любят рукопашной… Немцы между тем стремительно откатывались. Их танки, дав залп, скрылись за деревьями. Снаряды, пущенные вслепую, выковыривали болотные кочки на лугу, и разрывы их отзывались глухим эхом, словно это лопались наполненные воздухом бумажные кульки. Станковые пулеметы молотили по стенам догоравших домов. – Осторожно! Не высовываться!.. Не хватало только заработать от своих! – поучал их Наруг, перебегая от забора к забору. – Что-то немцев спешка одолела… Польские танки уже ворвались в деревушку. Солдаты под защитой их брони устремились прямо по огородам, топча заботливо ухоженные грядки, на которых кудрявился молодой салат. Залевскому настолько хотелось пить, что он на бегу вырвал зеленый побег, отряхнул землю с корней и принялся жевать его, чувствуя, как кислая от порохового дыма слюна заполнила рот. Немцы спешили оторваться от танков, принявших на себя основной удар: им приходилось прикрывать пехоту. Один из танков попытался преградить путь атакующим. Скрытый за разрушенным домом, он выезжал, стрелял и тут же подавался назад. Эта игра в прятки продолжалась бы значительно дольше, если бы наперерез ему через сады не двинулся польский танк, который ударил по нему с такой силой, что у того башню своротило набок. Деревня пылала, столбы огня вставали над крышами, пламя перебрасывалось на ближние деревья, потрескивали листья, свертываясь от жары. – Бачох! – заорал обрадованный Залевский. – Ты жив! – Михал! А мы уже оплакивали тебя, – сжимал в объятиях пропавшего друга Наруг. – Посмотрите, – показал Бачох рукой на трупы расстрелянных пленников. Он стоял, понурившись, в шинели, с ранцем за плечами, держа в руке «позаимствованный» у мертвого немца автомат. – Я ничем не мог им помочь… Я бы открыл огонь. Но дом рухнул. Оружие осталось под обломками. Их расстреляли на моих глазах… Только теперь, оказавшись среди своих, он дал волю слезам. Слезы текли по щекам, оставляя отчетливые следы на его грязном лице. Из-за домов двое пехотинцев гнали толпу немцев. Они безропотно бежали, с поднятыми вверх руками, мечтая оказаться подальше от фронта и от своих, которые после последнего призыва фюрера считали, что нет такого положения, в каком солдат имел бы право сдаться в плен. Воззвания на стенах домов требовали: «Сражаться, хотя бы тебе суждено было погибнуть. Для чего жизнь, если Германия не одержит победу!» Бачох вскинул автомат, но Войтек успел ударить по стволу. – Ты что, стрелять в пленного? – проворчал он с упреком. – А они могли наших… раненых… – бормотал, как в лихорадке, Бачох. – Вон там у тебя немцы, – показал капрал рукой на запад. – Они еще воюют… По ним и стреляй! Уязвленный Михал склонился над убитыми. Залевский присел на корточках возле Острейко и мягким движением руки прикрыл ему веки. – Ведь мы не оставим их так? – спросил Михал. – Надо похоронить их по-человечески. – Этим займутся другие. – Капрал стряхнул комки штукатурки, застрявшие в волосах друга, и протянул ему каску, лежавшую около мертвых. – Пошли! За спиной у них разорвался снаряд. Немецкая артиллерия открыла беспокоящий огонь, но у немцев не хватало
Солдаты сосредоточились вокруг поручика Качмарека. Необходимо было любой ценой удержаться в этих последних полуобгорелых домах, иначе они окажутся на лугу, за которым Одра, уже достаточно щедро напоенная польской кровью. – Слушай, Войтек! – Залевский никак не мог примириться с тем, что они не спешат на выручку отрезанным от них товарищам. – Может, вот так – по самому краю садов… Ведь Острейко остался там! – Он нырнет в подвал и отсидится. Мы тоже можем здесь остаться… Если немцы сосредоточат все свои силы, нам не удержаться. Первые неприятельские танки уже вырывались на луг, немецкая пехота шла, развернувшись широкой цепью, и прочесывала сады. – Еще не время, ребята, возьмите себя в руки, – напомнил им Качмарек. – Вот когда они перемахнут через забор… – Огонь! – скомандовал капитан Поляк. Гренадеры рухнули, как подкошенные, но не всех настигли пули, это было просто непроизвольное движение, теперь враги переползали от дерева к дереву, все вокруг поливая огнем. Пули буравили догорающие стены домов. – Сейчас они вызовут танки, – хмуро предсказал Багинский. – Мне-то уже все равно. Ну вот еще один, – приготовился он уложить очередного гитлеровца, взятого на мушку. Ближайший танк (им отчетливо виден был черный крест, обведенный белой каемкой) развернул свою башню прямо на них. Снаряд, пущенный в окно, прошил дом насквозь и разорвался далеко на лугу. – Вот дьявол! Я при всем желании не сумел бы так прицелиться, – с восхищением ругнулся сержант Валясек. – Пан капитан, слева танки! – раздался тревожный голос. Все повернули головы. По лугу неслась танковая рота, отрезая им все возможности для отступления. – Видно, придется здесь головы сложить! – Ничего не поделаешь, – говорили они, как бы ожесточаясь в своем упорстве, продолжали стрелять по приближавшимся немцам. – Но не могут же нас бросить вот так, на произвол судьбы. – Да это же наши танки! – крикнул обрадованный Фрончак. – Поднимайтесь, ребята, иначе, чего доброго, пустите корни… Теперь уж мы их погоним! – Приготовить гранаты! Сменить диски, – приказал старшина роты, его лицо заливал пот, словно он только что пил воду из-под крана и не успел утереться. – Ура! Ура! – Хоть бы разочек пощекотать их штыком, да они не любят рукопашной… Немцы между тем стремительно откатывались. Их танки, дав залп, скрылись за деревьями. Снаряды, пущенные вслепую, выковыривали болотные кочки на лугу, и разрывы их отзывались глухим эхом, словно это лопались наполненные воздухом бумажные кульки. Станковые пулеметы молотили по стенам догоравших домов. – Осторожно! Не высовываться!.. Не хватало только заработать от своих! – поучал их Наруг, перебегая от забора к забору. – Что-то немцев спешка одолела… Польские танки уже ворвались в деревушку. Солдаты под защитой их брони устремились прямо по огородам, топча заботливо ухоженные грядки, на которых кудрявился молодой салат. Залевскому настолько хотелось пить, что он на бегу вырвал зеленый побег, отряхнул землю с корней и принялся жевать его, чувствуя, как кислая от порохового дыма слюна заполнила рот. Немцы спешили оторваться от танков, принявших на себя основной удар: им приходилось прикрывать пехоту. Один из танков попытался преградить путь атакующим. Скрытый за разрушенным домом, он выезжал, стрелял и тут же подавался назад. Эта игра в прятки продолжалась бы значительно дольше, если бы наперерез ему через сады не двинулся польский танк, который ударил по нему с такой силой, что у того башню своротило набок. Деревня пылала, столбы огня вставали над крышами, пламя перебрасывалось на ближние деревья, потрескивали листья, свертываясь от жары. – Бачох! – заорал обрадованный Залевский. – Ты жив! – Михал! А мы уже оплакивали тебя, – сжимал в объятиях пропавшего друга Наруг. – Посмотрите, – показал Бачох рукой на трупы расстрелянных пленников. Он стоял, понурившись, в шинели, с ранцем за плечами, держа в руке «позаимствованный» у мертвого немца автомат. – Я ничем не мог им помочь… Я бы открыл огонь. Но дом рухнул. Оружие осталось под обломками. Их расстреляли на моих глазах… Только теперь, оказавшись среди своих, он дал волю слезам. Слезы текли по щекам, оставляя отчетливые следы на его грязном лице. Из-за домов двое пехотинцев гнали толпу немцев. Они безропотно бежали, с поднятыми вверх руками, мечтая оказаться подальше от фронта и от своих, которые после последнего призыва фюрера считали, что нет такого положения, в каком солдат имел бы право сдаться в плен. Воззвания на стенах домов требовали: «Сражаться, хотя бы тебе суждено было погибнуть. Для чего жизнь, если Германия не одержит победу!» Бачох вскинул автомат, но Войтек успел ударить по стволу. – Ты что, стрелять в пленного? – проворчал он с упреком. – А они могли наших… раненых… – бормотал, как в лихорадке, Бачох. – Вон там у тебя немцы, – показал капрал рукой на запад. – Они еще воюют… По ним и стреляй! Уязвленный Михал склонился над убитыми. Залевский присел на корточках возле Острейко и мягким движением руки прикрыл ему веки. – Ведь мы не оставим их так? – спросил Михал. – Надо похоронить их по-человечески. – Этим займутся другие. – Капрал стряхнул комки штукатурки, застрявшие в волосах друга, и протянул ему каску, лежавшую около мертвых. – Пошли! За спиной у них разорвался снаряд. Немецкая артиллерия открыла беспокоящий огонь, но у немцев не хватало