ПЛАМЯ СВАСТИКИ

К истории проекта "Аугсбург".

   Всего двенадцать лет, и вот уже мировой волк Фенрир, вышедший откуда-то из земли ванов, серповидным зубом вонзается в глотку Вотана, а украденный молот Тора уже кует новую ленту судьбы.

А. Егазаров

Пролог

   Я прикрываю глаза и отчетливо вижу: толстая папка желтовато-серого эрзац-картона военного времени, украшенная вцепившимся в круг со свастикой черным орлом и крупными печатными буквами: "Проект "Аугсбург". Прямоугольный лиловый, чуть смазанный штамп на углу: "Совершенно секретно".

   На первой странице, в белом гербовом щите - свастика, объятая пламенем. Огонь и древний духовный символ.

   Папка погибла в огне. И я обращаюсь к самой долгой и ненадежной хранительнице.

   К человеческой памяти.

   Эта история могла бы начаться в Советском Союзе в 1940-м году, когда из Испании вернулись те, кто еще оставался там арьергардом убитой Республики.

   Той ночью в коридорах Лубянки прозвучали четкие шаги, и глухой просаженный голос сказал:

  -- Товарищ генерал, арестованный доставлен!

   Человек был небрит и напуган. Он едва дошагал до стула заплетающимися ногами. Генерал НКВД без излишних в его положении предисловий улыбнулся, и даже ласково:

  -- Это еще не самое худшее. Вы же понимаете, что вас все равно арестовали б. А так вы еще можете послужить Родине. И облегчить свою участь.

  -- Я ни в чем не виноват!..

  -- Верю, что вы так думаете. Но ведь вы...

   Эта история могла бы начаться во Франции в 1943 году, когда в переулочках тихого Арнхейма звучала немецкая речь, а французы поглубже надвигали кепки и шляпы, проходя мимо комендантских постов, со смесью ненависти и унижения глядя на тинисто-зеленые шинели автоматчиков.

   Той ночью "Авро Ланкастер" RAF выпустил из брюха парашютиста, служащего "Сикрет Интеллидженс Сервис". Благополучно приземлившись, он был встречен бойцами Сопротивления, людьми, с которыми жизнь позднее свяжет его намертво. Неразрывно.

   Эта история могла бы начаться в довоенном Париже, на рю Вилье, когда праздные посетители маленького, истинно парижского кафе через широкое витринное стекло наблюдали, как на тротуаре целуются высокий кудрявый брюнет и стройная шатенка. Их это не интересовало, но в тот день ему исполнилось двадцать три, ей - восемнадцать. Клер стала настоящей красавицей, и Поль не мог отвести от нее глаз.

   Той ночью, гуляя по вечному городу, они дали друг другу клятву в столь же вечной любви. Не стоит строго судить их: в этом возрасте еще можно давать такие клятвы всерьез.

   Я начну эту историю, как придется. Как приложится ближе к моей душе. Я не знаю всех ее подробностей, а тех ее героев, что живы и поныне, я расспросить не могу. Не могу, и не любопытствуйте, почему. Это мое дело.

   И мы приходим к тому же: единственное, чего нельзя исправить в жизни, это смерть. Правда, странно, что я говорю о вещи, лежащей уже за пределами жизни? Но ведь то, как ее закончить, человек подчас решает сам. И то, что из этой Богом дарованной жизни сделать, тоже решает сам.

   Читатель, я желаю тебе легкой и честной смерти. Такой, какую приносит СТЭН боевого друга, когда это последнее, что он может сделать для тебя. И пуля девяти миллиметров прерывает череду быстрохожих дней, отпирая дверь вечности.

   Кажется, выжженная земля еще дымится. Пламя не умерло, только спряталось в угли. Разрубленная свастика еще способна вспыхнуть и обжечь наши глаза.

1

АРНХЕЙМ

(весна 1943)

Глава 1

...То не море-окиян -стонут души россиян.

А. Розенбаум "Кандальная"

   Его не расстреляли.

   Это единственное, о чем он мог думать на вонючем соломенном тюфяке в бараке еще долгое, долгое время спустя. Только потом он припомнил, что за два дня до побега ему исполнилось двадцать три года. Пока они готовились бежать, он и не думал ни о чем подобном, им было не до того. Он имел все шансы остаться двадцатитрехлетним навсегда. Другие и остались.

   Другие остались в жирном черноземе Украины. Другие остались в песчаной почве Аржелеса, гнилого и голодного места. Все началось там.

   ...Вано застучал кулаком по нарам. Простуженным, сиплым голосом выругался по-армянски и продолжал:

  -- Вы что, не понимаете, нас здесь морят! Половина нашей партии уже с цингой, умерло десяток человек, а ведь мы тут всего два месяца! У нас нет выбора!

  -- Целых два месяца. - Антон поднял ввалившиеся глаза к потолку землянки. Впрочем, точнее будет назвать ее норой. Песок лежал на полу тонким слоем, как его ни убирай. Антон ослабел сильнее всех четверых, у него уже шатались зубы. У Вано, южанина, непривычного к промозглой сырости Европы, по ночам опухала нога. Тогда он просыпался, тихонько скрипя зубами, чтобы не перебудить остальных. Коля, восемнадцатилетний паренек из Тирасполя, попавший в плен в первую неделю войны, и Виктор, самый непонятный из их маленькой группы, еще держались, но та печать, что ложится на лица подневольных и голодных людей, тоже исказила их черты.

  -- Сейчас, ког-ыда половину охраны махом отправили на фронт, есть надежда. Ни-ильзя, ни-ильзя упускать такой шанс! - в минуты возбуждения у Вано в голосе прорывался заметный акцент. Надежда была, если сказать честно, дохлая, но все кивнули, соглашаясь. Каждый считал, что лучше уж рискнуть головой, чем уйти в землю от работы на немцев. Они надеялись, напав на охрану, разжиться оружием и постараться найти помощь у французов, ненавидящих нацистов. Значит, завтра...

   Все долго лежали без сна. Антон глядел в земляной потолок и ощупывал языком зубы, обманывая себя, что они не качаются. Потом, чтобы не думать о завтрашнем, вспомнил давнее, родное. Как работал счетоводом в родном Брянске, как жена его Маша, миловидная, простодушная женщина в сером с цветами ситцевом платье, вечером после работы встречала его у палисадника их одноэтажного деревянного домика, и, странно, эта обыденная довоенная жизнь словно была освещена золотистым мерцанием солнца, казалась бесконечно дорогой и невозвратно счастливой. Хорошо бы увидеть все это во сне, подумал он. И задремал почти успокоенным.

   Вано, как и Виктор, сумевший скрыть при пленении свою настоящую фамилию, все не засыпал. Нога слабо беспокоила, но сжигала