My Jewish Education
HomeContact Me
Александр
МАТЛИН
МОЁ ЕВРЕЙСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
Было это
более шестидесяти лет
назад, но всё отчётливо
врезалось в мою память. По сей день стоит
перед глазами серая
деревня с невзрачными
серыми срубовыми избами
по обеим сторонам широкой,
заросшей травой улицы. Это – Белый Яр,
маленькое село на восточном
берегу Волги, где-то между
Куйбышевым и Ульяновском,
куда эвакуирована наша
семья. Считается,
что здесь мы будем в безопасности
от немцев, которые уже
у Сталинграда и вот-вот
начнут подниматься вверх
по Волге. Здесь
нет ни электричества,
ни водопровода, ни канализации. Люди здесь странно
говорят, странно себя
ведут, и почти всех мальчишек
в деревне зовут одинаково:
Шурка. Я – Александр,
то есть тоже Шурка; поэтому
я должен вписываться
в это общество.
Но я не вписываюсь. Для местных жителей
мы – эвакуированные,
Ťкуированыť, как они говорят,
- смешные и непонятные
существа из большого
города, то есть из далёкого
мира, о котором они знают
разве что понаслышке.
Каждый
день с утра до вечера
несколько мальчишеских
лиц торчат в окнах нашей
избы, с любопытством
разглядывая нас и нашу
единственную комнату. Занавесок у нас
нет, а если бы они и были,
мы бы не могли занавесить
окна. Закрывать
своё жилище было бы оскорблением
для местных жителей,
признаком крайнего неуважения.
Иногда мальчишки
– те, которые посмелее
– заходят в избу и молча
сидят у двери, наблюдая,
как мы ужинаем, читаем
книги, или просто передвигаемся
по избе. Они не
стучат в дверь, не спрашивают
разрешения войти и не
здороваются; этих атрибутов
нет в их культуре. Они просто сидят и
смотрят. Мы тоже
смотрим на них, потому
что если не смотреть,
они тут же своруют то,
что попадётся под руку
– ложку, катушку ниток,
кусок хлеба. Ясно,
что в их культуре воровство
– это обычная норма поведения.
Однажды
в конце лета мы видим,
как по селу ходит учительница
начальной школы. Она заходит в каждую
избу и записывает детей,
которым исполнилось
восемь лет; эти дети должны
первого сентября идти
в школу. Мне
ещё только семь, но я бегло
читаю, я умею писать и
могу считать до ста, а
то и больше. Я прочитал
и запомнил наизусть
множество стихов Пушкина
и Некрасова, и мне безумно
скучно дома. Я
просто умираю от желания
поскорее пойти в школу. Я страстно прошу
учительницу записать
меня в первый класс, я
умоляю, я плачу навзрыд,
и, в конце концов, жалость
берёт своё: меня принимают
в школу. Ура!
Первый
день в школе начинается
с переклички. Учительница,
глядя в классный журнал, по очереди называет
фамилии детей, и тот, кого
она назвала, должен встать
и ответить на два вопроса: 1) какой твой день
рождения? и 2) какая твоя
национальность? Когда подходит моя
очередь, я чувствую себя
растерянным. Я
не знаю, что такое национальность. Эти деревенские
восьмилетние мальчики
и девочки, которые еле-еле
могут считать до десяти
и не знают ни одной буквы, на вопрос о национальности
отвечают без запинки:
русский. А кто
я?
- В чём
дело, Матлин? – говорит
учительница. – Ты что,
не знаешь своей национальности? Тогда спроси у
своей мамы.
- Наверно
он еврей, - раздаётся голос
с задней парты, и весь
класс взрывается от
хохота. Сама по
себе идея, что кто-то может
быть евреем, очень смешна. Эти мальчики и
девочки знают, что Ťеврейť
- это что-то вроде национальности,
но они никогда не видели
еврея. Они часто
используют слово Ťеврейť,
когда дразнят друг друга. Это – обидное слово,
что-то вроде Ťдуракť или
Ťзасранецť. Это
слово часто используется
в выражениях Ťжадный,
как еврейť или Ťтрусливый,
как еврейť или Ťхитрый,
как еврейť. Конечно
же, нормальный живой
человек не может быть
евреем.
У меня
– другое воспитание. Я – из цивилизованного
мира, из Ленинграда. Тем не менее, моё
знание о том, что такое
еврей, мало отличатся
от знания этих деревенских
детей. Так же, как
для них, для меня слово
Ťеврейť - это просто ругательное
слово. Мои родители
– евреи, но я об этом не
знаю, и они со мной об этом
никогда не говорят. Как большинство советских
евреев, они полностью
ассимилированы, они
атеисты, и этим гордятся. Они с готовностью
приняли официальные
советские догмы, такие
как: а) религия
– опиум для народа, б) русская культура
– это наша культура, и
мы такие же граждане,
как и все, и в) еврейские
традиции, которые соблюдали
наши дореволюционные
родители, - это старомодно,
местечково и неприлично. Всё это, впрочем,
не мешает им быть чувствительными
и нетерпимыми ко всякому
проявлению антисемитизма.
Я помню
тот день, первое сентября
1943-го года. Я возвращаюсь
домой из школы с мучительно-жгучим
вопросом, застрявшим
в моей детской голове: кто я такой?
- Мама,
какая моя национальность?
Моя
мать отвечает не сразу,
и по тому, как она говорит
– медленно, взвешивая
каждое слово – я чувствую,
что для неё это – не простая
тема.
- Видишь ли, - говорит
она, почему-то не глядя
мне в глаза, - Я думала, что
ты уже знаешь... мы – евреи...
да, евреи, но этого не надо стесняться. Мы – евреи, но мы нисколько
не отличаемся от других
людей. Мы –