настороженно по сторонам, прислушался и натянул обруч на затылок и глаза. Сильное ощущение. Он долго наслаждался панорамным зрением. Потом обнаружилось новое свойство обруча. Ю.Б. сосредоточил взгляд на свободном от деревьев мыске, где часто устраивались рыбаки. Острота зрения усилилась, и стали видны мельчайшие детали, как если бы он приблизил к глазам окуляры самого сильного морского бинокля. Ю.Б. судорожно забегал взглядом по самым дальним предметам, концентрируя на них внимание. И видел все, что хотел внимательно рассмотреть. Темно-вишневый корпус перочинного ножа, присыпанного песком, гвоздь, криво вбитый в сосновый ствол, обрывки лески на прибрежных кустах, сухие окурки вокруг черных головешек кострища, десятикопеечная монета на границе песка и воды, блестящие горлышки бутылок в зарослях осоки. «Дистанция огромного размера, однако»,— подумал Ю.Б. и помотал головой. Болезненно заныл затылок, правое надбровье пронзила острая боль. Казалось, правое полушарие мозга пришло в движение, ощущение было такое, как будто в работу включились спавшие участки мозга. Ночь провел без сна, мучаясь не испытанными ранее головными болями.

Боль рассосалась через сутки, искушение обладать новым зрением заставило вновь натянуть на глаза, быть может, опасный оптический прибор неизвестного происхождения. Забыв про осторожность, он стал практиковаться еже дневно. Постепенно привык к панорамному зрению. Научился фокусировать взгляд на мелких лесных обитателях, птицах, юрких ящерках, даже на тех, что были далеко за спиной. Тренировался в приближении или зрительном удалении от них. Обнаружил другие возможности обруча и научился пользоваться ими. Со дня находки прошло неполных две недели, и Ю.Б., спрятав затертые очки в футляр, больше не расставался с обручем. А в своих снах видел прошедшие дни. Оживало все, что промелькнуло, за что не зацепился взглядом и не закрепилось в сознании, но попало в поле зрения все видящего и все помнящего обруча. Пора было возвращаться в город. Ю.Б. наведался к финскому блиндажу под гранитной глыбой. Обследовал яму под трухлявыми бревнами и всю прилегающую территорию. Смутная надежда обнаружить хоть какое-нибудь свидетельство пребывания таинственного владельца обруча не оправдалась. Зато собрал двадцать семь штук белых.

Часам к четырем пополудни Ю.Б. подходил к дому Семеныча в поселке Комсомольское Озеро. У калитки, в тени черноплодки, спал Черный, мосластый пес Семеныча. Черный открыл глаза, приподнял заспанную морду, вытянул шею и, резко вскочив, завилял хвостом, жизнерадостно припрыгивая и стараясь дотянуться длинным языком до лица Ю.Б. Вместе вошли в дом. Невзирая на жару, самый востребованный плотник и печник был облачен в заношенный мичманский китель с орденской планкой и фуражку. Из просторных штанин обрезанных по колени темно-синих джинсов торчали загорелые ноги. Домашними тапочками Семеныч летом не пользовался. По дому и двору перемещался босяком. Сейчас Семеныч отдыхал в кресле-качалке и находился в состоянии умильного опьянения. Семеныч слушал «Goin’ so good». Он обожал «ZZ Top». А также Боба Марли, Маккартни и Джаггера. Любил рок-н-ролл, негритянский блюз и женщин. Навещала его вдовая продавщица местного магазина, а он частенько гостил у одиноких дачниц.

— Фенимор Купер из лесу вышел, — радостно приветствовал он пивной кружкой вспотевшего Ю.Б., — выпьем за это, а то удачи не будет, а она нам ой как нужна.

— Держи, Семеныч, беленьких на зиму. Кваском угостишь? — ответил, улыбаясь, Ю.Б. — День Военно-морского флота отмечаешь или удачную сдачу «под ключ» дачи дачникам?

— Каламбургер ты, а не следопыт. Очки, что ли, посеял или в линзах? — Семеныч прищурился и склонил набок голову. Вырубил магнитофон.

— В линзах, Семеныч, в линзах, — еще шире заулыбался Ю.Б.

— То-то я смотрю, харя лица твоего помолодевшей выглядит. Составь компанию ветерану топора и флота. А завтра, с утреца, отправим тебя в колыбель революций и криминало-культурную столицу республик свободных, — не унимался Семеныч, любивший поговорить по пьяному делу о житейском и космическом.

— Ехать надо, Семеныч, не обижайся, — отвечал Ю.Б., разглядывая ранее не замеченные мелкие детали холостяцкого жилища старого знакомца.

Кафельная плитка в верхней части печи, куда не доставала рука хозяина, запылилась. В плоской морской раковине на широкой полке, заставленной книгами, лежат недавно протертые акулий зуб, старинный ключ от неведомых дверей и серебряный якорь с надписью на латыни «Festina lente»^[2]. Стоя посередине квадратной комнаты, сфокусировал взгляд на запыленном зеркале в ореховой модерновой раме, висевшем между раскрытыми окнами. Перевел взгляд за окно, из которого был виден стоящий около дровяного сарая старый «транспортер» Семеныча, закрывающий его зеленый «Хантер». С дверной ручки, растопырив лапки, спускался паучок на блестящей паутиновой нити. В нижнем углу ветрового стекла мохнатый шмель вытирал передними лапками черную голову, увенчанную двумя усиками, его желто-черная шубка была усыпана бледно-желтой пыльцой. Прикинул расстояние до насекомых: десять-двенадцать метров. Хорошо. Шагнул к зеркалу, посмотрел. На переносице — белый след от дужки уже ненужных очков, обруч не заметен. Обруч сравнялся с загорелой кожей и слился с глазами.

А Семеныч не спеша перемещался от огромного холодильника к сосновому столу собственной сборки, выставляя малосольные огурчики, зелень на алюминиевой тарелке, вареный молодой картофель, обсыпанный укропом, банку густой сметаны, пивные жестянки, отдающие прохладой, свежую бутыль финской водки. Черный в предвкушении угощений суетливо сопровождал хозяина.

— В гостях воля хозяйская, пан генерале. Посидим, вопросы обсудим, попьем по-тихому, — Семеныч осмотрел любовно стол, пригладил отсутствующую талию бутылки, удовлетворенно потер руки. — Алес. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Прошу, паньство, к столу.

— Ты, Семеныч, мертвого уговоришь. Умоюсь сначала, — сдался Ю.Б.

— Вот-вот. Дело говоришь. Чистый рушник возьми, ваше благородие.

— Ваше благородие, госпожа удача, для кого ты добрая, для меня иначе, —подхватил Ю.Б., на самом деле любивший раскатать бутылочку в компании веселого Семеныча. Впрочем, других компаний у него давно уже не было.

После первого тоста, за нас — хорошие мы люди, зрение Ю.Б. дало сильный сбой. Все замутилось, сдвоилось. Замелькала нарезка кадров из лесной жизни, произвольно мешаясь с разноплановыми картинками настоящего: неподвижный глаз гадюки, книжный корешок «Акутагава. Новеллы» на книжной полке, голые спины купальщиц на озере и крепенькие грудки симпатичной