Щербатов Михаил Михайлович - 2 книг. Начальная страница.

Щербатов (князь Михаил Михайлович) — историк. Родился в очень зажиточной семье в 1733 г. Первоначальное образование получил дома. С 1750 г. служил в лейб-гвардии Семеновском полку, но сейчас же после манифеста 18 февраля 1762 г. вышел в отставку. Рано поняв недочеты своего образования, он старался пополнить их самостоятельным чтением. На гражданской службе, куда он скоро поступил, Щ. имел полную возможность хорошо ознакомиться с тогдашним положением России. В 1767 г. он, в качестве депутата от ярославльского дворянства, участвовал в комиссии для составления нового уложения, где, в духе данного ему избирателями наказа, очень рьяно отстаивал интересы дворянства и всеми силами боролся с либерально-настроенным меньшинством. Несколько раньше Щ. стал заниматься русской историей, под влиянием Миллера, о чем он сам говорит в предисловии к 1 т. “Истории российской”. В 1767 г. Щ. вероятно был представлен Екатерине II, и она. открыла ему доступ в патриаршую и типографическую библиотеки, где были собраны списки летописей, присланные по указу Петра I из разных монастырей. На основании 12 списков, взятых оттуда, и 7 собственных Щ., не имея никакой предварительной подготовки, взялся за составление истории. Не смотря на то, что в 1768 г. он был назначен в комиссию о коммерции и что ему было поручено императрицей разобрать бумаги Петра I, его работа шла очень быстро: к 1769 г. он дописал 2 первые тома, до 1237 г. Тогда же начинается усиленная издательская деятельность Щ. Он печатает: в 1769 г., по списку патриаршей библиотеки, “Царственную книгу”, в 1770 г., по повелению Екатерины II — ” Историю свейской воины”, собственноручно исправленную Петром Вел.; в 1771 г. — “Летопись о многих мятежах”; в 1772 г. — “Царственный летописец”. Собственная его история несколько замедлилась вследствие необходимости к летописным источникам присоединить и архивные, до него никем, кроме Миллера, не тронутые. В 1770 г. он получил разрешение пользоваться документами московского архива иностранной коллегии, где хранились духовный и договорные грамоты князей с половины XIII в. и памятники дипломатических сношений с последней четверти XV в. Энергично принявшись за разработку этих данных, Щ. в 1772 г. окончил III-й, а в 1774 г. — и IV т. своей работы. Не ограничиваясь одним историческими трудами, он в 1776 — 77 г.. составляет замечательную работу по статистике, понимая ее в широком смысле школы Ахенвалля, т. е. в смысле государствоведения. Его “Статистика в рассуждении России” обнимала 12 рубрик: 1) пространство, 2) границы, 3) плодородие (экономическое описание), 4) многонародие (ст. населения), 5) веру, 6) правление, 7) силу, 8) доходы. 9) торговлю, 10) мануфактуру, 11) народный характер, и 12) расположение к России соседей. В 1778 г. он сделался президентом камер-коллегии и был назначен присутствовать в экспедиции винокуренных заводов; в 1779 г. был назначен сенатором. До самой своей смерти Щ. продолжал интересоваться политическими, философскими и экономическими вопросами, излагая свои взгляды в ряде статей. История его тоже подвигалась очень быстро. Последние тома, XIV и XV (до свержения Вас. Шуйского) были изданы год спустя после его смерти (Щ. ум. в 1790 г.). В настоящее время сочинения кн. Щ. большею частью уже изданы и личность его, как историка и публициста, может быть вполне выяснена.
 
  Щ., как историк. Щ. еще при жизни приходилось защищать свой труд от общих нападок, особенно против Болтина. В 1789 г. он напечатал “Письмо к одному приятелю, в оправдание на некоторые скрытые и явные охуления, учиненные его истории от г. ген.-майора Болтина”, что вызвало ответ Болтина и отповедь в свою очередь Щ., напечатанную уже после его смерти, в 1792 г. Болтин указывал на ряд ошибок Щ. : 1) в чтении летописи, в роде превращения “стяга” в “стог”, “идти по нем” в “идти на помощь” и т. д., и 2) на полное незнакомство Щ. с исторической этнографией и географией. Действительно, история Щ. очень страдает в этом отношении. Щ. не сумел ориентироваться в древней этнографии, а ограничился пересказом известий по французским источникам, да и то “толь смутно и беспорядочно, по его собственному заявлению, что из сего никакого следствия истории сочинить невозможно”. Но дело в том. что этот вопрос был наиболее темным, и только Шлецеру удалось внести туда некоторый свет. Во всяком случае, Щ. зачастую является более сведущим и осторожным, чем Болтин. В обработке летописи Щербатов, не смотря на всю массу промахов, в которых его упрекали, сделал шаг вперед сравнительно с Татищевым в двух отношениях. Во-первых, Щ. ввел в ученое пользование новые и очень важные списки, как синодальный список Новгородской летописи (XIII и XIV вв.), Воскресенский свод и др. Во-вторых, он первый правильно обращался с летописями, не сливая показания разных списков в сводный текст и различая свой текст от текста источников; на которые он делал точные ссылки, хотя, как замечает Бестужев-Рюмин, его способ цитировать по №№ отнимает возможность проверки. Как и остальные наши историки ХVIII в., Щ. еще не различает вполне источника от его ученой обработки и потому предпочитает, напр., Синопсис — летописи. Не по силам еще Щ. и выбор данных; послушно следуя за источниками, он загромождает свой труд мелочами. Много добра русской истории Щ. принес обработкою и изданием актов. Благодаря его истории в “Библиотеке” Новикова, наука овладела первостепенной важности источниками, как: духовными, договорными грамотами князей, памятниками дипломатических сношений и статейными списками посольств; произошла, так сказать, эмансипация истории от летописей и указана была возможность изучения более позднего периода истории, где показания летописи оскудевают или совсем прекращаются. Наконец, Миллер и Щ. издали, а частью приготовили к изданию много архивного материала, особенно времен Петра Великого. Полученный из летописей и актов материал Щ. связывает прагматически, но его прагматизм особого рода — рационалистический или рационалистически-индивидуалистический: творцом истории является личность. Ход событий объясняется воздействием героя на волю массы или отдельного лица, при чем герой руководствуется своекорыстными побуждениями своей натуры, одинаковыми для всех людей в разные эпохи, а масса подчиняется ему по глупости или по суеверию и т. п. Так, например, Щ. не пытается отбросить летописный рассказ о сватовстве византийского императора (уже женатого) на 70-летней Ольге, но дает ему свое объяснение: император хотел жениться на Ольге с целью заключить союз с Россией. Покорение Руси монголами он объясняет чрезмерною набожностью русских, убившею прежний воинственный дух. Согласно со своим рационализмом Щ. не признает в истории возможности чудесного и относится холодно к религии. По взгляду на характер начала русской истории и на общий ход ее Щ. стоит ближе всего к Шлецеру. Цель составления своей истории он видит в лучшем знакомстве с современной ему Россией, т. е. смотрит на историю с практической точки зрения, хотя в другом месте, основываясь на Юме, доходит до современного взгляда на историю, как науку, стремящуюся открыть законы, управляющие жизнью человечества. У современников история Щ. не пользовалась успехом: ее считали неинтересной и неверной, а самого Щ. — лишенным исторического дарования (имп. Екатерина II); но это, как видно из сказанного, не верно, и Карамзин нашел для себя. у Щ. довольно обильную пищу.
 
  Щ., как публицист, интересен, главным образом, как убежденный защитник дворянства. Его политические и социальные взгляды не далеко ушли от той эпохи. Из его многочисленных статей — “Разговор о бессмертии души”, “Рассмотрение о жизни человеческой”, “О выгодах недостатка” и др. — особый интерес представляет его утопия — ”Путешествие в землю Офирскую г. С., извецкого дворянина” (не кончено). Идеальное Офирское государство управляется государем, власть которого ограничена высшим дворянством. Остальные классы, даже рядовое дворянство, доступа к высшей власти не имеют. Необходимости для каждого гражданина принимать участие в правлении, необходимости обеспечения личной свободы Щ. не знает. Первым сословием является дворянство, вступление в которое запрещено. Оно одно обладает правом владеть населенными землями; рекомендуется даже (в статье по поводу голода в 1787 году) всю землю отдать дворянам. Но и дворян Щ. стесняет целой массой мелочных правил. Признавая значение образования, Щ. требует умножения числа школ, но не дает образованным людям прав дворянина. Областное управление, на которое особенно нападал Щ., он строит, однако, в прежнем духе, стесняя его еще больше увеличением канцелярщины и формализма. Военную службу он рекомендует организовать по типу военных поселений, что, позднее было сделано в России и потерпело полное фиаско. Рассудочность века наложила сильную печать на Щ. Особенно характерны взгляды его на религию офирцев: религия, как и образование, должна быть строго утилитарной, служить охранению порядка, тишины и спокойствия, почему священнослужителями являются чины полиции. Другими словами, Щербатов не признает христианской религии любви, хотя это не мешает ему в статье “О повреждении нравов в России” нападать на рационалистическую философию и на Екатерину II, как на представительницу ее в России. До чего сам Щ. проникся, однако, рационализмом, видно из его мнения, что можно в очень короткий срок пересоздать государство и что установить на целые тысячелетия незыблемый порядок, в котором нужны будут только некоторые поправки.
 
  Литература. Издание сочинений князя М. М. Щербатова еще не кончено (вышли тт. I, II, 1 ч. III т.). См. Иконников, “Ответ генерал-майора Болтина на письмо кн. Щербатова” (СПб., 1789) и “Крит. примечания на Историю Щ.” (СПб., 1793 — 94); С. М. Соловьев, “Архив” (т. II, пол. 2); “Современное состояние русск. истории, как науки” (“Моск. Обозр. “, 1859, 1); Иконников, “Опыт русской историографии”; Бестужев-Рюмин, “Русская история” (т. 1, СПб., 1872); Милюков, “Главный течения русской исторической “мысли” (Москва, 1898); Мякотин, “Дворянский публицист Екатерининской эпохи” (“Русское Богатство”, 1898; перепечатано в сборнике статей “из истории русского общества”); Н. Д. Чечулин, “Русский социальный роман XVIII в.”.
Г. Лучинский.