сам мог бы догадаться: у матери частые обмороки, отец пугается, начинает трезвонить в контору, приходится ловить такси, мчаться сломя голову, а в результате — самое обычное головокружение. И ведь все это не в первый раз, но только Пьеру могло прийти в голову...

— Я рад, что ей лучше, — глухо произносит Пьер.

Он кладет руку на руку Мишель. Мишель кладет свою руку поверх руки Пьера. Пьер кладет руку поверх руки Мишель. Мишель освобождает нижнюю руку и кладет ее сверху. Пьер освобождает нижнюю руку и кладет ее сверху. Мишель освобождает нижнюю руку и зажимает нос Пьера ладошкой.

— Холодный, как у собачонки.

Пьер согласен, что температура его носа — неразрешимая тайна.

— Глупый, — подводит черту Мишель.

Пьер целует ее лоб, волосы. Она наклоняет голову, он берет ее за подбородок и заставляет смотреть ему в глаза, прежде чем поцеловать ее в губы. Он целует ее раз, еще раз. Пахнет свежестью, тенью деревьев. «Im wunderschönen Monat Mai»^[7], — отчетливо доносится мелодия. Его смутно удивляет, что он так хорошо помнит слова, смысл которых ему непонятен. Но ему нравится мелодия, и так чудно звучат эти слова, когда он целует волосы Мишель, ее влажные губы. Im wunderschönen Monat Mai, als...

Мишель хватает его за плечо, впивается в него ногтями.

— Мне больно, — говорит Мишель, отталкивая его, и проводит пальцами по губам.

Пьер видит след своих зубов, на краешке губы. Он ласково гладит Мишель по щеке и снова, легко, осторожно, целует. Мишель не сердится? Нет, нет. Но когда же, когда они наконец увидятся наедине? Он чего-то не понимает, словно Мишель все время говорит о другом. Он так сосредоточен на мысли увидеть ее у себя, как она поднимается на пятый этаж и входит в его комнату, что не понимает, что все разом решилось — родители Мишель уезжают на две недели на ферму. И слава богу, пусть едут, ведь тогда Мишель... Наконец до него доходит, он застывает, глядя на нее. Мишель смеется.

— И ты будешь одна в доме целых две недели?

— Какой ты все-таки глупый, — говорит Мишель и пальцем рисует в воздухе звезды, ромбики, завитушки. Мама скорей всего думает, что все эти две недели с ней рядом будет верная Бабетт, ведь в пригородах сейчас очень опасно: нападения, грабежи. Но Бабетт останется в Париже столько, сколько они захотят.

Пьер никогда не был в доме у Мишель, но столько думал о нем, что, кажется, знает его наизусть; вот они с Мишель входят в тесную прихожую, заставленную старой пыльной мебелью, поднимаются по лестнице, и в самом начале перил он чувствует ладонью стеклянный шарик. Непонятно почему, но дом ему не нравится, хочется выйти в сад, хотя трудно поверить, чтобы при таком маленьком доме был сад. Он с трудом отмахивается от навязчивой картины и вновь чувствует, что счастлив, что сидит в кафе вместе с Мишель и что дом наверняка не такой, каким ему представляется, с душным запахом старой мебели и вытертых ковров. «Надо попросить мотоцикл у Ксавье», — думает Пьер. Он заедет за Мишель, полчаса — и они в Кламаре^[8], две недели можно будет разъезжать куда захочешь, только обязательно купить термос и растворимого кофе.

— А у вас на лестнице есть стеклянный шарик?

— Нет, — говорит Мишель, — ты спутал с...

Она умолкает, словно поперхнулась. Пьер сидит на табурете, прислонясь затылком к зеркалу, с помощью которого Эдмон хочет расширить помещение кафе, и смутно думает о том, что Мишель для него как кошка или портрет неизвестного художника. Они знакомы еще очень недавно; возможно, и ей бывает трудно его понять. Любовь, особенно вначале, еще не означает понимания, так же как не означают его общие знакомые или сходство политических убеждений. Поначалу люди всегда считают, что никакого чуда нет, что так просто узнать человека по внешним данным: Мишель Дювернуа, двадцать четыре года, шатенка, глаза серые, служит в конторе. И она тоже знает, что некто Пьер Жоливе, двадцати трех лет, блондин... Но завтра они вместе поедут к ней домой, полчаса в пути, и они — в Энгиене. «Опять этот Энгиен!» — думает Пьер, отгоняя название, как назойливую муху. Две недели они будут вместе, и, возможно, сад возле дома совсем не такой, как он думает, надо бы спросить Мишель, но Мишель подзывает Эдмона: уже почти двенадцать, и управляющий будет фыркать, если она опоздает.

— Посиди еще немного, — говорит Пьер. — А вот Ролан и Бабетт. Поразительно — в этом кафе ни минуты нельзя побыть одним.

— Одним? — переспрашивает Мишель. — Но мы затем и пришли, чтобы с ними встретиться.

— Знаю, все равно.

Мишель пожимает плечами, и Пьеру ясно, что она его понимает и в глубине души тоже недовольна пунктуальностью своих друзей. Ролан и Бабетт, как всегда, излучают атмосферу тихого счастья, которая сегодня его раздражает и злит. Защищенные волнорезом времени, они — по ту сторону; их ссоры и недовольство могут относиться к чему угодно: к жизни, политике, искусству, но никогда к ним самим, тому глубинному, что их связывает. Их спасает привычка, отлаженная механика жестов. Все выглажено, приглажено, рассортировано, пронумеровано. Довольные свинки; милые, жалкие друзья. Он глядит Ролану прямо в глаза, с трудом проглатывает слюну и в последний момент все же берет протянутую ему руку, сжимая пальцы так, словно хочет их сломать. Ролан хохочет и садится напротив, свежие новости из киноклуба, в понедельник надо обязательно пойти. «Довольные свинки», — злобно повторяет про себя Пьер. Идиотизм, так нельзя. Фильм Пудовкина, представляете; но пора, пойдемте, поищем чего-нибудь новенького.

— Новенького, — хихикает Бабетт. — Новенького. Старенький, старенький Пьер.

Нет никаких причин не пожимать руку Ролану.

— И она надела оранжевую блузку, которая ей так шла, — рассказывает Мишель.

Ролан протягивает пачку «Голуаз» и заказывает кофе. Никаких причин не пожимать руку Ролану.

— Да, она девочка умненькая, — говорит Бабетт.

Ролан глядит на Пьера и подмигивает. Абсолютно спокоен, никаких проблем. Абсолютно никаких проблем, довольная свинка. Пьеру отвратительно это самодовольство, то, что Мишель рассказывает про оранжевую блузку и снова так бесконечно от него далека. Нет, он им совершенно чужой; в кружок он пришел последним, его еле терпят.

Продолжая говорить (теперь речь о каких-то туфлях), Мишель проводит пальцем по краешку губы. Ну да, он даже поцеловаться не умеет, сделал ей больно, и теперь она вспомнила. А все они разве не делают ему больно — подмигивают, улыбаются, словом, очень его любят. Он чувствует тяжесть в груди, хочется немедленно встать и уйти, остаться одному в своей комнате и думать о том, почему не идет Мишель, почему Бабетт и Ролан без спросу унесли пластинку.

Мишель испуганно смотрит на часы. Договариваются о киноклубе. Пьер платит за кофе. Ему