лицо и ткнул лапой в грудь.
Я слышал теперь только шум волны, рёв ветра и лай Фукса.
И казалось, что ничего никогда больше не будет…
И вдруг я увидел перед собой дядю Кузю. Он стоял, широко расставив ноги на качающейся палубе и смотрел мне прямо в глаза.
— Я что сказал: Фукса не балуй! — прозвучал его спокойный голос.
Он наклонился, отстегнул цепь и взял меня за руку.
Даже ветер притих как будто и качка стала меньше, пока мы шли от кормы к трюму.
Дядя Кузя швырнул меня по лестнице вниз и крикнул вслед:
— Чтоб я тебя больше не видел!
И дверь захлопнулась.
Рыбак перегнулся через край своей полки, поглядел на меня и спросил:
— Ты чего?
— Шторм, — ответил я, кивнув на лестницу.
— А, — сказал большой рыбак, — это пройдёт. Ты лучше ляг на полку и дыши ровней, вместе с кораблём. Вдох, выдох — вот так. Как корабль…
В трюме мне показалось так тихо и хорошо, что я чуть не заплакал.
XIX
Я долго болел тифом. Даже доктора не верили, что я выживу. Когда я в первый раз вышел за ворота, то от слабости тут же свалился в траву. А потом, когда я окреп немного, меня отправили одного в пионерский лагерь на Тянь-Шане. Оказали доверие. И я не мог обмануть этого доверия. Если бы даже не пришёл дядя Кузя, я всё равно бы сумел вернуться в трюм так же, как я выбрался из него в начале шторма. Мне просто жалко было Фукса… И я не хотел оставлять его одного на корме. Да ещё на цепи… В это время я почувствовал, что кто-то трогает меня мокрым носом. Фукс! То ли он сам проник в трюм неизвестными путями, то ли дядя Кузя пустил его ко мне, не знаю. Но это был Фукс, с которым мы вместе спасались на корме под канатами. Шторм утихал постепенно, качка становилась слабее. Зашевелились пассажиры в трюме. И я забрался на свою полку, раскрыл рюкзак, чтобы угостить Фукса пирожком. Но во время посадки, наверное, всё в моём рюкзаке перемешалось. К тому же ещё разломилась коробка с зубным порошком. И соль насыпалась в конверты с марками. Но это не беда. Я и угощал Фукса, и сам ел куриную ножку с привкусом «Хлородонта». Большой рыбак поднялся с нар, поглядел на нас и засмеялся. — Ничего… Бывает! — сказал он. — Однако собирайся. Скоро пристань!XX
Мой старший брат говорил мне: — Что первое увидишь в пионерском лагере, то и будешь потом помнить всю жизнь. Первым, что он сам увидел, когда приехал в пионерский лагерь, была буровая вышка. Геологи искали воду. Первое, что увидела моя сестра, когда приехала в пионерский лагерь, было новое пианино, поставленное на свои медные колёсики посреди асфальтовой дорожки, сквозь которую пробивалась жёсткая трава. Она откинула крышку пианино и стала играть «Итальянскую польку» Рахманинова, которую любила и играла дома. Мальчишки из старших отрядов катили пианино по асфальту, а она играла и шла следом за ними по асфальту, забросив чёрные косы за спину. И так она подошла к клубу. Старшие мальчики подняли пианино по ступенькам, прокатили по коридору, внесли на сцену. А она всё играла. Это был её первый концерт.XXI
«Киров» подошёл к пристани Каракола на рассвете следующего дня. И пришлось мне проститься и с дядей Кузей, и с Фуксом, и с большим рыбаком… Я поднимался в гору и с первого холма оглянулся и увидел наш корабль в гавани. И со второго холма я оглянулся и увидел гавань, освещённую солнцем. А с третьего холма я уже не видел ни корабля, ни гавани. «Гимназию» я забыл под подушкой, пусть почитает кто-нибудь на обратном пути. Внизу было озеро — огромный, как море, Иссык-Куль. А впереди был Тянь-Шань, хвойные перелески, альпийские луга, вечные льды. И вдруг я увидел памятник. Это был он. Пионер Средней Азии. Сначала я даже не поверил своим глазам. Это был памятник Пржевальскому. Крутая скала из гранита с бронзовым крестом и бронзовым орлом на вершине. Я вышел к тому самому камню, где великий путешественник остановился навсегда. И я вспомнил Курихиных — и сына, и отца. И ещё я вспомнил Евгешу, который провожал меня в это путешествие. После всего, что я увидел, я решил подарить ему три испанские марки с каравеллами. Всю серию! Прощай, Пржевальский! Я ухожу, мне надо идти вперёд. И я вошёл в ворота пионерского лагеря, как входят в другую эпоху. Это был гарнизонный пионерский лагерь для детей военных. И первый, кого я увидел, был Иван Ефимович Петров, туркестанский полководец. Его знаменитое пенсне сверкнуло на солнце. Да, это был тот самый генерал Петров, герой Великой Отечественной войны, которая уже была не за горами, а в двух шагах от дома. Петров приехал в открытом автомобиле, в новом кителе с полевыми защитными петлицами. И памятник Пржевальскому навсегда остался для меня таинственным знаком времени, пространства и движения.Экспедиция
Переходит реку вброд.
Путешественник Пржевальский
Идёт вперёд.
За его широким плечом ружьё,
Впереди неизвестность,
Дымок, жильё…
Когда у подножья Тянь-Шаньских гор
На последней стоянке горел костёр,
А на высях сиял золотой ледник,
В последний раз он раскрыл дневник.
Вот здесь он сидел пред своим огнём
В двух шагах от дома,
Где мы живём.