чтоб быть достойным тебя и зарабатывать на жизнь с тобой. Жить как хочется. Не тебе, а мне – но именно с тобой. Без тебя мне ничего не нужно. Жрал бы консервы, ходил в грязных рубашках… А так – носки каждый день меняю, деньги зарабатываю, превращаю невнятный бред во внятный – пускай Броуди тоже писателем считается. Правда, из тюрьмы его пока никто не выпускает. Может, судьи почуяли подделку – что-то неподлинное, как в любви блудницы. Meretrix…

Анни. Не ввязывался бы, если считал, что это неправильно.

Генри. Но ты-то считала, что это правильно. Я не могу жить по двум нравственным системам одновременно. Я выбрал твою: то, что ты считаешь правильным, – правильно; и то, что ты делаешь, – правильно; и то, к чему стремишься, – правильно. Были же идолопоклонники, поклонялись Чарли Чаплину. Чем не Бог? Не хуже других. Они любили Чаплина. А я люблю тебя.

Анни. И за это мне все прощаешь? По-твоему, я – эгоистка, свинья, но ты меня любишь и закрываешь на все глаза, да, Генри? Спасибо, конечно, но это не о нас! Было бы много проще, будь я и вправду эгоисткой. С Билли все кончено. Мне он не нужен. Ребенок, который никак не вырастет… Знаешь, я похожа на… Радар – это такое сигнальное устройство?

Генри. Что?

Анни. Радар. От него волны исходят, да?

Генри. Не совсем…

Анна. Ну, не важно. Ты понял?

Генри. Что я должен понять? Везет мне с женами! Ни одна не в состоянии связно изложить мысль…

Анни. Погоди. Понимаешь, никакая я не эгоистка. Я даже излучаю волны, сигналы: «Замужем. Никто не нужен». А Билли не словил сигнал, нырнул под радар, в мертвую зону. Безрассудная игра в поезде, а на следующий день мне уже приятно его видеть – знаешь, словно влюбилась. Да что там – словно… Влюбилась по-настоящему. Он не заменил тебя, тебя нельзя заменить, но мне нравилось, что он – младше, что он слушается… Как ученик. А тебя рядом нет… И так далее. Мне очень жаль, что я причинила тебе боль. Но я это нарочно сделала, почему-то так было нужно. Теперь я уже не понимаю – почему, и чувствую, что глупость, но я не могу взять и бросить Билли, ведь у нас был не гастрольный романчик, все было не так, и я не такая. Я хочу, чтобы он перестал во мне нуждаться, тогда и я перестану щадить его. А пока – приходится. Пока надо выбирать, кому причинить боль. И я выбираю тебя, потому что я – твоя.

Пауза.

Звонит телефон.

А может, просто характер у меня такой.

Генри (в трубку). Роджер? Она ушла, минут десять назад. Да знаю, знаю… Нет, мой милый, не рассказывай мне, что такое «непрофессионально»! Кто у нас весь день снимал мемориал павшим, а потом в кадре вылезла тень от операторского крана? Да не вопи ты так, безумец…

Анни (забирает у него трубку). Штаны от злости не потеряй, профессионал! (Вешает трубку, идет к двери. Уже в дверях.) Пока.

Генри. Анни… (Пауза.) Ладно. Иди.

Анни. Ты мне нужен.

Генри. Я знаю.

Анни. Только не разлюби меня. Пожалуйста…

Генри. Не разлюблю. Но у любви – разные лики… Когда вернешься?

Анни. Не поздно.

Он кивает ей. Она кивает в ответ и выходит. Генри садится. Потом встает, ставит пластинку – «Белее белого» в исполнении «Прокьюл Хэрем» – аранжировку баховской пьесы. Генри улыбаясь слушает баховские аккорды. Вступает певец, и улыбка исчезает с лица Генри.

Генри. Только не это, пожалуйста, только не это…

Затемнение, музыка продолжает звучать.

Сцена двенадцатая

Генри, Анни и Броуди.

Затемнение. Музыку постепенно вытесняет записанный на пленку диалог между Анни и Билли. Билли говорит с шотландским акцентом.

Голос Билли. Будешь меня ждать?

Голос Анни. Буду.

Голос Билли. Пусть все переменится, а ты оставайся прежней, ладно?

Голос Анни. Ладно. Буду ждать тебя из тюрьмы и – перемен.

Голос Билли. У перемен срок подлиннее моего. (Смеется.) Выйду – потороплю их.

К этому времени свет, проявившись вначале, как тусклый отблеск с телеэкрана, набирает полную силу.

Гостиная. Телевизор с видеоприставкой, Броуди сидит в одиночестве – молодой человек двадцати пяти лет, в дешевом костюме, с бокалом чистого виски в руках. Внимание его приковано к экрану. Впрочем, в большей степени его интересует устройство видеоприставки. Голоса в телевизоре смолкают, гулко лязгает дверь камеры, слышны, шаги, музыка. Броуди убавляет звук. Входит Генри с небольшим графином воды для Броуди – разбавить виски. На столе бутылка вина и два бокала; свой Генри уже наполнил, а тот, что предназначен Анни, – пуст.

Броуди (говорит с шотландским акцентом). Удобная штука – приставка. Давно выпускают?

Генри. А вот как вас посадили, тут их и выпустили.

Броуди. Зверь машина. Пьесу мою записала…

Генри. Да.

Броуди. И почем?

Генри. Ну, несколько сотен. Они разные.

Броуди. Надо будет обзавестись…

Генри. А вы подождите еще немного – может, такую придумают, чтоб прямо из зала суда писала. И новую пьесу сочинять не надо…

Броуди непонимающе смотрит на Генри.

Броуди. А Анни хорошо вышла. Конечно, постарела немного, с «Рози из Королевского приюта» не сравнить, а все же красивая баба.

Генри не отвечает. Из кухни выходит Анни, на подносе у нее соус, орехи, еще что-то. Ставит поднос на стол. Генри наливает ей вина.

Я говорю, ты хорошо смотрелась.

Анни. Правда?

Броуди. А тот красавчик, значит, меня изобразил?

Анни. Да, в общем…

Броуди. Он, часом, не гомик?

Анни. Вряд ли.

Генри подает ей бокал.

Спасибо.

Генри (кивнув на телевизор, обращается к Броуди). Так что скажете?

Броуди. Мне мои слова больше нравились. Не обижаетесь?

Генри. Нет.

Анни. Ничего, все к лучшему…

Броуди. Ты что ж, думаешь, меня из тюряги эта пьеса вытащила?

Анни. Нет, я о своем думаю…

Броуди. Меня сами же милитаристы и вытащили!

Генри. Не понял.

Броуди. А чего тут понимать? На оборону тратится полмиллиарда, вот на тюрьмы и не хватает. В камеру по трое-четверо набивают. Тюремное начальство к судьям: перестаньте, мол, сажать, штрафуйте мерзавцев. А те знай сажают. В камерах уже по пятеро… Тут, конечно, у начальства душа в пятки: вдруг бунт? Надзиратели – и те бастуют. И пошло: «Дайте денег на новые тюрьмы!» – «Нельзя, браток, мы деньги на свободу тратим, весь мир от тюрьмы бережем». Ну и стали нас, заключенных, освобождать. Ухватили соль? На ракеты, против которых я протестовал, угрохали кучу денег, меня не на что содержать в тюрьме – и меня выпускают! Умора! Плесни-ка еще. (Протягивает Анни пустой бокал.)

Короткая пауза. Генри не двигается.

Анни. Наливай сам, не стесняйся.

Броуди наполняет бокал.

Броуди. Освобожден досрочно. Таких ребят в одном только нашем блоке – восемь. (Обращается к Генри.) И этих – как их? – остросоциальных пьес они не писали. Так что я вам ничего не должен.

Генри. Это у вас принцип такой: никого ни за что не благодарить? Даже за