смотреть на это, что Веня невольно зажмуривался.

Веня подолгу следил за работой девочки и искренне жалел бедняжку. И нынче, проверяя время по ее работе, он не мог не задержаться на мысли о том, что рано или поздно восторжествует правда, и бедная Золушка будет спасена велением доброй волшебницы, а ее старая мучительница, злая колдунья, будет превращена в ворону, как злая мачеха принцессы Белоснежки.

Убедившись, что утро еще раннее, и что он не проспал нисколько, Веня отошел от окошка и поспешил в кухню.

На плите закипал заваренный кофе. Тут же стояла кастрюлька с молоком, а в глиняном горшке, стоявшем на кухонном столе, находились остатки вчерашнего супа, два сырых яйца, которые вместе с большим ломтем хлеба и долей масла на блюдечке мачеха оставила Вене к обеду.

Вечером же Дарья Васильевна приносила вместе с провизией к следующему дню немного готовой закуски к ужину, а иногда добавляла чего-нибудь сладенького для Вени.

Наскоро одевшись и вымывшись под кухонным краном, Веня напился кофе и принялся за уборку.

Мальчик прибрал свою постель на старом потертом кожаном диване. Взял веник из кухни и тщательно вымел все помещение, не забыв стереть пыль с вещей в комнате. Покончив с этим делом, Веня прошел в кухню и тщательно вымыл и вытер кружку, из которой только что пил кофе.

Оставалось только подбросить дрова под плиту, чтобы разогреть щи к обеду, сварить кашу да спечь в духовке деревенскую яичницу с молоком, которую выучила его готовить мачеха. Дрова находились между двумя половинками входной двери, и Веня уже собрался направиться за ними, как резкий, дребезжащий звук колокольчика нарушил тишину крошечной квартиры.

Мальчик вздрогнул при первых звуках звонка. Но тотчас же весело и радостно улыбнулся, и глаза его засияли ярче.

«Дося! Наверное, она. Кто же другой будет так отчаянно трезвонить?» — промелькнуло в мыслях маленького горбуна, и он поспешил к двери.

* * *

— Ну, конечно, Дося!

Высокая, тоненькая девочка с белокурыми локонами, разбросанными по плечам и перехваченными двумя яркими алыми бантами над маленькими розовыми ушами, в платье, из которого она успела вырасти, вбежала в кухню и кинулась к маленькому горбуну, уткнулась ему лицом в плечо и зарыдала.

— Она опять… опять меня прибила!

— И опять ни за что, ни про что, конечно? И опять ты, конечно, пострадала невинно, бедная Дося? — произнес Веня.

Новое рыдание было ответом на его слова.

Девочка освободилась из рук своего приятеля и ушла в комнату. Здесь она повалилась на кожаный диван и, зарывшись лицом в потертую гарусную подушку, вышитую когда-то Дарьей Васильевной в подарок мужу, залепетала, всхлипывая и обрываясь на каждом слове.

— Ну чем я виновата, скажи на милость, что не могу и не умею я читать стихи, как она? Нет у меня таланта ни капли, да и только. Ну, послушай, горбунок, сам подумай: если она такая умная — не все же должны быть такими? И таланта у меня столько же, сколько у черной курицы соседей… Ах ты, Господи! Уж я и не знаю, что мне делать, горбунок, право. Ведь обидно же слушать каждый раз, что я «дылда» и «тупица» и что мне давно пора подумать о том, как зарабатывать себе самой хлеб; и что я до четырнадцати лет, как камень, вишу у нее на шее. Да разве я сама рада этому? Да что же делать, горбунок, если я уж такая ничтожная и бездарная уродилась? Ни шить, ни вышивать не умею. Да и не люблю я этого. Пускай лучше в дырках вся ходить буду, а ни за что ничего не починю себе сама… Ни за что в мире! За это она и бранит меня. А потом — эти стихи! Мука — декламировать их перед ней! Не в силах я этого делать, горбунок мой хороший! Ты представь себе только: сядет она в кресло, такая нарядная, красивая, благоухающая, и начнет смотреть на меня своими чудными глазами. Смотрит и ждет, когда я начну. А у меня, как нарочно, в голове последние мысли путаются. И под коленками что-то дрожит. Захочется не стихи ей читать, а говорить ей, какая она прекрасная, добрая, а я гадкая, противная, бездарная перед нею.

— Неправда! Не добрая она, если тебя бьет и мучит немилосердно, — оборвал шепот девочки Веня.

Тут, словно на пружинах, подскочила со своего места Дося. Ее мокрое от слез лицо просияло, а карие глаза блеснули.

— Вот уж нет, вот уж неправда! — вырвалось у нее. — Совсем она не злая и меня не мучит, а только вспыльчивая немножко она, моя крестная! Виновата же я одна в том, что ее из себя вывожу. И не смей ее бранить, горбунок, слышишь? Потому что она ангел, и ни ты, ни я не смеем ее судить! Когда она выходит на сцену, публика плачет и засыпает ее цветами. Она была бы первою актрисой в мире, если бы у нее были деньги и наряды. А без нарядов не больно-то легко выступать на сцене. Ах, да что я тебе говорю все это? Ты, наверное, ничего не понимаешь. И крестную мою судишь потому только, что ее не понимаешь!

— А зачем она тебя прибила опять сегодня?

— Ну вот, уж и прибила! Да ничего подобного — ударила всего два раза, даже и не больно было вовсе.

— Да ведь ты же плакала?

— Ну да, плакала. Так что ж из этого? Глаза у меня на мокром месте, оттого и плакала. А вот сейчас, видишь, уж и не плачу вовсе, не плачу, а смеюсь. Ха-ха-ха, миленький ты мой, глупенький ты мой горбунок Веничка! Славный ты мой, верный дружок!

Дося действительно смеялась искренне и беззаботно. Теперь Дося уже не казалась тою обиженной и несчастной девочкой, какой прибежала поведать свое горе несколько минут тому назад.

Веня ласково смотрел на девочку.

Дети встретились два года тому назад в соседней лавке, где они оба закупали себе на день провизию. Он, пасынок швеи Дубякиной, и она, крестница и воспитанница драматической актрисы частного театра Ирины Иосифовны Подгорской, снимавшей комнату в том же доме, где жил с мачехой Веня.

Случилось так, что Дося, прибежавшая в лавку за восьмушкой чая и фунтом ситного, потеряла деньги по дороге, и ей нечем было платить. Убедившись в своей потере, девочка помертвела. Ирина Иосифовна была строга со своей крестницей и не спускала ей никаких оплошностей. Сама не своя, девочка выбежала из лавки и, вернувшись во двор большого дома, вместо того, чтобы подняться к себе в комнату, забилась в темный угол двора, туда, где были сложены поленья и всякая рухлядь. Здесь и нашел ее Веня. Он отдал ей ту небольшую сумму денег, что оставила ему на обед мачеха, не успевшая купить ему провизию накануне.

Дося, не колеблясь, приняла помощь от своего неожиданного благодетеля, а Веня храбро вынес до вечера муки голода, на которые обрек себя ради чужого блага.

С этого дня и началась их дружба.

Надо сказать, что Дося Оврагина пользовалась исключительным влиянием среди