военного «газика», сидел лейтенант, с недоступной для нынешнего поколения светлой искренностью на худом измученном лице.

— Сразу после победы, — пояснила Алевтина.

Я перевернул фотографию и увидел расплывшуюся, но еще хорошо читаемую надпись: «Андрюхе на долгую память от друга Валька. Мы победили! МТС». Ниже шел адрес, сделанный, судя по более четкому следу чернил, ручкой уже позже: Архангельская область, село Чернокошкино…

«Митька Тракторенко и черные кошки — все сходится» — подумал я, записывая адрес.

— А что такое МТС?

Хозяйка пожала плечами.

— Не знаю. Может, машинно-тракторная станция? Их тогда по всем колхозам организовали. Только о них и говорили.

— Возможно, — ответил я, вставая из-за стола.

Уже в постели меня вдруг насторожило: ну хорошо, допустим, Алевтина и ее покойный супруг. Но маленькая Наташка? Она-то чего испугалась? Неужели ее отец тоже что-то знает и стращает по вечерам Митькой непослушную дочку? Я решил на утро все выяснить.

Из моей затеи ничего не вышло. Перед рассветом зашумела у плиты Алевтина. Из комнаты Наташки доносился надрывный кашель. Я быстро оделся и прошел на кухню.

— Захворала Наташенька. Это я виновата, язык мой проклятый, — сокрушенно проговорила хозяйка, увидев меня. — Травы заварю.

Я принялся успокаивать женщину, как это принято в подобных случаях, перечисляя приходящие на ум банальности: хлебнула девочка студеной воды из колодца, босая бегала, сквозняком надуло и тому подобное. Алевтина, казалось, думала о своем.

Начало светать. Я поблагодарил хозяйку за гостеприимство. Она рассеянно кивнула, пожелала мне доброй дороги и снова ушла в Наташкину комнату. Я снял с вешалки сумку, надел куртку, осторожно закрыл дверь и зашагал к своей «Ниве», приткнутой на ночь под навесом, возле большого стога сена.

Летом в Архангельскую область я не поехал. Мой научный руководитель, профессор Рыбкин, предложил отправиться с ним в Карпаты, где обнаружились новые фрагменты керамики, которую принято официально относить к тшинецко-комаровской культуре праславянского периода. Отказаться от такого предложения я не мог.

Вернувшись в Москву, по адресу на фотографии мне удалось найти Валька. Им оказался дважды герой Советского Союза Валентин Георгиевич Мазков, почетный гражданин города Архангельск. Мы побеседовали с ним по телефону и договорились, что я приеду в сентябре. Истинной цели визита я не называл, и, думается, он принял меня за журналиста.

Село Чернокошкино являлось противоположностью деревне Соломки. Я ожидал увидеть поселок городского типа, но передо мной лежало забытое всеми богами старенькое поселение с обветшалыми домами и раскисшими от дождей узенькими дорожками, утыканными редкими клочками травы. Странно, что знаменитый герой жил в таком месте.

— Наверное, подумали: почему он здесь торчит, при его-то возможностях! — весело угадал мои мысли высокий сухопарый мужчина, назвать которого восьмидесятитрехлетним стариком не поворачивался язык. — Здравствуйте, Вадим. Имелись возможности, имелись! Всем помогал. А когда эти суки Союз разрушили — про меня забыли. И власть, и почти все родственнички, — беззлобно сказал он. — Пойдемте в дом.

Двухэтажное строение на роскошные хоромы не тянуло, но было добротным. При строительстве на кирпич и камень не скупились. Небогатая, со вкусом советского времени, плотная обстановка интерьера вполне располагала к уютным беседам. Мы поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. В комнате ощущался тонкий запах чего-то неуловимо приятного.

— Присаживайтесь, Вадим. Чай, кофе, чего покрепче? — улыбнулся Валентин Георгиевич.

— Покрепче, — с уважением ответил я. Все-таки беседа предстояла не из простых.

Мазков одобрительно кивнул. Открыл сервант, блеснувший выстроенным по ранжиру резным хрусталем. Выудил из соседнего отделения бутылку, как мне показалось, армянского, коньяка, наполнил рюмки.

Я поблагодарил, удобнее усаживаясь в глубоком кресле возле теплого, отделанного золотисто-коричневой изразцовой плиткой камина, из которого предательски краснели спирали обогревателя. Мазков расположился в кресле рядом. Пригубил коньяк.

— Да… — протянул он. — Приятель присылает из Еревана. У нас такого не сыщешь. Хоть армяне не испаскудились. Кругом ворье. Вы, когда на кольце к селу поворачивали, бюст на постаменте видели?

— Что-то не припомню, — признался я.

— И правильно. Нет его, — усмехнулся хозяин. — Мне, как дважды герою Союза Советских Социалистических Республик, при Хрущеве бюст поставили. Полагается, мол. Не скупясь, из бронзы отлили цельный, не пустышку. Как мимо ни проеду — аж за сердце хватало. Не привычные мы при жизни-то памятники иметь. А в девяностых сперли его. Цветмет. Как же. Ночью и сковырнули. Я им даже благодарен был. Вроде полегче даже стало. А то как одной ногой в могиле, — он отпил коньяка. — Недавно в мэрию пригласили. Так, мол, и так, дорогой вы наш, Валентин Георгиевич. Хотим справедливость восстановить. Да не в селе, а в Архангельске бюст поставим. Правда, из гранита. А я ни в какую. Не хочу, отвечаю, чтобы мне голуби на голову срали. В общем, отказался. Тогда они мне грамоту очередную, к Девятому Мая. На том и расстались. Молодой человек, я своими словами, а вы потом смягчите и мне статью перед публикацией покажите, хорошо? — обернулся он ко мне.

Я опустил рюмку на широкий лакированный подлокотник кресла и осторожно сказал:

— Валентин Георгиевич, собственно, я по другому вопросу.

— По другому? — подозрительно нахмурился Мазков. — Часом не о продаже медалей речь?

— Нет, нет! — быстро ответил я и рассказал ему об истории с Алевтиной и как нашел его по адресу на фотографии.

Мазков слушал молча. Закончив говорить, я махом допил коньяк и напряженно смотрел на хозяина.

— Уходите! — резко сказал он. Поднялся, скрестил руки на груди. — Уходите немедленно!

Чувствовалось: настаивать бессмысленно. Я вылез из кресла и шагнул к двери. Обернулся.

— Простите. Не хотел вас беспокоить. Я приехал не из праздного любопытства. Я студент-этнограф и с уважением отношусь к прошлому.

Спустившись по лестнице, я взялся за ручку двери и услышал:

— Вернитесь!

Мазков снова наполнил рюмки, мы сели в кресла. На коленях ветерана лежал тисненый альбом. Такой же, как у Алевтины, только еще толще.

— Прошу меня извинить, Вадим. Развелось сегодня охотников до сенсаций. Я подумал, вы один из них, — проворчал хозяин.

Ловкими пальцами он выдернул из альбома снимок. Протянул мне.

Большую часть фотографии занимало вспаханное поле, в глубокой борозде стоял трактор, возле