бюро наука в этой сфере достигла больших высот, по одной ворсинке кисти, присохшей к холсту, мы можем сказать, чем болел художник, писавший ее. В данной работе факты нельзя опровергнуть. Вы сейчас смотрите в лицо той самой, легендарной картины, картины призрака, картины проклятия.

Все замерли, вперив взгляды в лицо на холсте. Звуки из зала, отдаленно долетавшие до них ранее, теперь бились о непроницаемый барьер сознания, словно мухи об оконное стекло. Ощущение необъяснимости и потусторонности наполняет пространство и больно колет кожу ледяными, невидимыми иглами.

— Сколько вы за нее хотите? — Роберт поворачивается к Моник.

— Мистер Стэнхоппер, картина не продается, вы хотели на нее только взглянуть, и вы взглянули, это достояние музея. — Моник поднимает с пола ткань и деловито набрасывает ее на холст, прерывая невидимый контакт. Тугая хватку зловещих рук, сжимавших тело Роберта мертвыми тисками, расслабляется. Он вдруг почувствовал себя снова свободно, но возбуждающее ощущение страха и опасности все еще пульсировало в его мышцах, пробегая по коже электрическими мурашками.

— Моник, в нашем мире продается все, вопрос только за какие деньги. Я уверен, что мы сможем договориться. — он выхватывает из кармана узкий черный блокнот и что-то чиркает на листе. — такая сумма сможет вас удовлетворить? — Роберт поворачивает блокнот к лицу Моник. На чистом, белом листочке выведена цифра «8 000 000».

Женщина замирает, пухлые розовые губки слегка приоткрываются, а затем изгибаются в хитрой, игривой улыбке.

— Вам почти удалось меня удивить, мистер Стэнхоппер, только к данной сумме нужно добавить еще один ноль, если, конечно, в вашей ручке не закончились чернила.

Роберт слышит кашель Марка за спиной, чувствует руку на своем плече.

— Роберт, не делай этого, слишком крупная сумма за Браголина. Всего лишь одна достойная картина его кисти, и то, мы оба знаем, что ее значимость переоценена, ты просто переплачиваешь за легенду. За озвученную сумму мы сможем приобрести Матисса!

— Заткнись Марк. — он снова поворачивается к Моник, — Вы принимаете чеки?

3

— Не смотри на меня так, я чувствую, что ты меня осуждаешь. — Роберт сказал это не поворачивая головы, едва услышав, как в гостиную вошел Марк.

— Какое место ты для него выбрал. — мужчина замирает и смотрит на картину, любовно размещенную над камином в гостиной дома Роберта.

— Мое самое дорогое приобретение. Я испытываю какие-то странные, смешанные чувства, когда смотрю на него. Ты сталкивался с чем-нибудь таким раньше? Я имею в виду, что это всего лишь картина, а в душе какой-то дикий коктейль из страха и восхищения.

— Да, примерно тоже самое я почувствовал, когда Патрисия залезла на шест, чтобы подарить мне танец на годовщину.

Роберт засмеялся, звуки отражались от стен и застревали в высоком арочном потолке гостиной. Марк плюхнулся на диван и без предложения, налил себе в стакан виски из графина, ровно на два пальца. Утро было очень светлое, лучи мягкого, майского солнца пробивались сквозь тонкую, матовую ткань гардинной шторы и падали на паркет перламутровыми, радостными бликами. Из гостиной через высокие, распашные двери можно было пройти на балкончик и, спустившись по каменной лестнице, увитой плющом, выйти на зеленую лужайку внутреннего двора. Вид на пейзаж за окном открывался очаровательный, пели весенние птички, стрекотали кузнечики, но стоило повернуться к камину и взглянуть на картину, висевшую над ним, окружающая, цветущая весна испарялась. Из пространства будто высасывали краски и тепло, оставляя только серые кости, которые и жизнью назвать было нельзя.

— Как она? — Роберт наконец плюхнулся на диван и взял со стола неизвестно сколько простоявший там стакан виски.

— Прекрасно, воспитывает Луи, планирует второй раз выйти замуж. Видимо первого раза со мной ее психике не хватило. — его губы исказила горькая усмешка.

Роберт хмыкнул.

— Это неплохая работа, я вынужден признать. Есть в ней что-то такое…за гранью понимания. — проговорил Марк, не сводя глаз с мальчика.

— Но определенно не стоит восьмидесяти миллионов долларов.

— Определенно не стоит восьмидесяти, мать их, миллионов долларов. — Марк перевел взгляд на Роберта — я не буду тебя осуждать и не буду ничего говорить про эту покупку, я даже не буду перечислять работы мастеров, которых мы могли бы купить, хотя перед тем, как прийти сюда я сверился со справочником Сотбис. Твою мать, Роберт, я мог бы предложить тебе гребаного Энгре!

— Купальщицу?

— Да! И Дармштадтскую мадонну на сдачу!

— Марк, Марк, остынь — он дружески потрепал его за коленку — я хотел эту. И я ее получил. Сейчас я достаточно обеспечен, чтобы исполнять свои желания, которых у меня осталось немного. Вот в колледже желаний было много, а финансов недостаточно. Иронично правда?

Марк не ответил. Он смотрел на картину плачущего мальчика над камином. Всем известна легенда, которая сопровождает ее. Говорят, что это сын художника и, чтобы написать такое проникновенное лицо, он держал горящие спички вплотную к глазам ребенка, чтобы увидеть и попытаться воплотить этот клубок чувств: страх, боль, отчаяние, гнев и огонь, покрывающий все. Определенно Джованни был больным ублюдком. Марк, не мигая смотрел в глаза портрета, и реальность будто начала меняться как стерео картинка, вдруг комната мигнула и сменилась такой же, но объятой огнем. Пламя пожирало тонкую, матовую штору и обгладывало дорогой дубовый паркет. Марк вздрогнул, и картинка исчезла, сменившись привычным окружением. Он окинул помещение непонимающим взглядом и уставился на Роберта.

— Марк, что случилось? Ты будто призрака увидел.

— У меня какое-то странное предчувствие. Это плохая картина. Ты же знаешь ее легенду?

— Что все ее владельцы всегда умирают? Брось, нам с тобой не десять лет, и мы не в детском лагере. Я признаю, я переплатил, но это не повод рассказывать мне всякую чушь.

— Но ты же сам сказал, что испытываешь странное чувство. Роберт, все-таки подумай, я понимаю, что это все небылицы школьников, но энергетика у картины правда странная. А у тебя семья.

Роберт молчал. Марк встал.

— Я пойду, надо глотнуть свежего воздуха, мне как-то не хорошо. Я хотел тебе сказать еще кое-что: Моник в реанимации.

— Боже, что случилось?

— Врачи сказали, что у нее эрготизм. В средние века эта болезнь называлась Огнем Святого Антония. Удивительное дело, в нашем то веке, последний случай заболевания был в 1951 году во Франции. Можешь себе это представить? Ее съедает экстремально высокая температура, и кожные ожоги, симптоматика широкая, не