покорность Лиувилля. С ее точки зрения, он все свое время проводил у ее ног. В действительности все эти дни Лиувилль занимался целесообразностью применения мнимых чисел при анализе задач с рациональными величинами.

   - Мой дорогой Габриэль, если что и может подтвердить вашу любовь, это что-то... более долговечное. Цветы прекрасны, но к ним не хватает... бриллиантового колье. Да, почему бы и нет? Хочу колье из тех же цветов, повторенных в бриллиантах. И к нему, к нему, к нему... диадему. Точно такую же.

   Слова эти не принадлежали Доминик. По крайней мере изначально. Эти слова говорил с утра Лиувилль аль-Джаззар, допивая кофе, в качестве рекомендации для Греви. Он уже купил с вечера подвернувшееся колье с диадемой вместе, цветы же, о которых шла речь, еще не были куплены, однако продавались на углу и были видны Лиувиллю в окно. Подобрать цветы к колье было проще, чем наоборот, тогда как при перестановке мест слагаемых впечатление достигалось более сильное, а сумма не менялась; это была алгебра, аль-джебр, - перенесение отрицательного члена в другую часть уравнения с противоположным знаком.

   - Я занят сегодня до вечера. Объясните этой прекраснейшей из роз в саду Аллаха, что я поехал заказывать ее изображение, чтобы... чтобы молиться на него.

   - Гм, - деликатно говорил Греви.

   - Хорошо, на ваше усмотрение, - говорил Лиувилль.

   Отдав распоряжения, Лиувилль садился писать письма коллегам, а Греви спускался на испещренную пребольшими солнечными зайцами улицу Белльрю к Доминик. Поскольку Доминик подкупила Греви, - или ей так казалось, - она узнавала от него по утрам, до какой степени рассудок Лиувилля помутился от страсти и каких жертв можно от него требовать. Нужно отдать должное Греви: когда Лиувилль диктовал ему искомые слова, он хотя бы не повторял их, шевеля губами, как это делала Доминик. Простодушия за этим повторением слово в слово было, впрочем, не больше, чем у росомахи, продвигающейся за путником след в след в размышлении, как на него напрыгнуть - просто сзади или сзади и сверху. Доминик некоторым образом отдыхала после Англии, где всякую кашу приходилось заваривать и помешивать самостоятельно; прежнему своему помощнику из всей мыслительной работы она доверяла только взнуздать лошадь. Теперь она грелась в лучах исполнительности и цинизма Греви. С почтительно-заговорщическим видом он медленно говорил:

   - Мой... дорогой... Габриэль... Если что и может... подтвердить... вашу любовь...

   - Он точно на это клюнет? - хохотала Доминик, выучив наконец свою роль наизусть.

   - Я знаю, что говорю. Он взывает к вам во сне.

   - О!.. И диадему? Где же он ее достанет?

   - Сделает на заказ.

   - И во сколько же ему это встанет?

   - А хоть бы и в три тысячи ливров.

   Доминик устраивало состояние Лиувилля - в смысле, его замок, поместья и деньги. Собственно, его душевное состояние было ей безразлично.

   Лиувилль аль-Джаззар приезжал к ней поздно вечером, и Доминик тщательно воспроизводила затверженный с утра сценарий, не сомневаясь, что ставит Лиувилля своими капризами в тупик. Лиувилль, абсолютно готовый к новому повороту своего романа, так как сам строго обозначил его рамки, делал вид, что ставит на уши весь Париж, только бы угодить ей. Все занимало от силы три часа, и Доминик еще долго с улыбкой прикидывала, сколько же он должен был заплатить ювелирам, чтобы поднять их по тревоге среди ночи. Через три часа он подносил ей бриллианты.

   Доминик была приглашена во все дома, всех восхищала ее затейливость, находчивость и беспринципность, ее способность выступать в мужском амплуа и постоянная близость к провалу. Рассказ о великолепных мужчинах, которых буквально сожгла ее страсть, так что от них осталась лишь горстка золотых в ее кармане, делался коронным блюдом любого обеда, и если ее спрашивали, не нашлось ли для нее на родине какой-нибудь невозделанной нивы, она легко намекала на связь с Лиувиллем.

   ...Лиувилль аль-Джаззар был слишком занят, чтобы вести флирт по всем правилам флирта. Это был головокружительный роман, ради которого он не поступился ни минутой светового дня, когда у него продуктивно работала голова и он мог набрасывать формулы. Однажды Доминик взбрыкнула и отказала ему от дома на несколько дней, придумав какую-то ничтожную провинность, уверенная, что это подогреет его страсть, - это устроил, разумеется, сам Лиувилль, когда понял, что всю неделю ему предстоит ежедневная работа в архивах с бумагами Франсуа Виета, автора "Введения в аналитическое искусство".

   Доминик несомненно увлеклась Лиувиллем. С одной стороны, это была хорошая добыча, с другой - когда она слышала его речь, мысли ее не всегда могли оставаться в рамках толстых кожаных приходно-расходных книг, которые она видела когда-то в детстве в конторе своего деда: там была ниша, и книги прочно сидели в этой нише навроде божка; так же засели они в мыслях Доминик и, подобно божку, требовали подношений. Смуглая рука Лиувилля аль-Джаззара иногда ненароком сдвигала эти книги так, что ниша оказывалась окном, за ним открывался вид на горы, леса и замки, на корабли, уходившие к любым берегам. Позже книги, неодобрительно поерзав, опять водворялись в нише, доказывая, что они вечны, и никакого окна здесь быть не должно.

   Но аль-Джаззар не ставил себе цели ни подвинуть приходно-расходные книги в головке Доминик, ни устроить так, чтобы она согревала в постели его старые косточки. Его план был прост, ироничен и вообще не касался Доминик как таковой, скорее общества, в котором он жил достаточно давно для того, чтобы выработать тактику в отношениях с ним.

   Когда Лиувиллю аль-Джаззару сообщили, что через два дня он должен явиться на прием в Версаль при полном параде, с любой спутницей по своему выбору, Доминик получила через Греви совет топнуть ножкой и сказать, что Лиувилль обязан явиться с нею в свет, что ей надоело прятаться по углам, что она желает видеть его во всем блеске, как Семела Зевса, пусть его представят со всей возможной помпезностью, со всеми титулами, и в конце концов, она хочет услышать свое имя рядом с его именем, хочет видеть его при всех регалиях, может быть, это глупо, но таков ее каприз.

   - Зевс испепелил Семелу, как ты помнишь, - с улыбкой заметил Лиувилль. - Я не хотел бы идти по его стопам.

   - Перестань шутить, я хочу быть представлена королю. Устраивай это как знаешь или убирайся, - заявила Доминик.

   - Милая Доминик, король приглашает того, кого он приглашает. Нельзя представиться ему по своей прихоти... впрочем, я посмотрю, что тут можно сделать, - сдался Лиувилль.

   Доминик ужасно забавлял контраст между отношением к ней Лиувилля