бомжа, наверное, больные ноги. Он вынужден ковылять ими, часто переставляя по наледи, мучительно переваливаясь, держаться за мусорные баки, и сами ноги-то — кривые, в войлочных разбитых чунях — очень уж изуродованы его бестолковой жизнью.
— Ой, ну чего вот они не живут, как люди? Вон, шел бы в «Пятерочку» охранником. Или дворником хоть. Так ни фига, будет из себя идиота корчить, жалость вызывать. Сам, поди, алкашина, работать лень. Мне вот таких совсем не жалко… Да ты глянь — куртка у него модная! У тебя вроде такая была… Яйцо сварить? И чего на кухне куришь, на балкон бы шел…
Да, это она. Та самая, шестнадцатилетняя девочка Аня, только спустя двадцать лет. Ничего, собственно в ней не поменялось. Глаза немного утонули в сетке морщинок, выцвели в бледный голубенький ситец, зато рот остался прежний — обиженно надутый, круглый. Тогда, в девяносто шестом году она ему казалась пунцовым, бархатным бутоном, не раскрытым только еще в силу скромности, однако, внутри сложным, интересным, наполненным эмоциями, мыслями и пылкими мечтами. Обманулся, черт возьми, с первой встречи. Угадал только про грудь — хорошая, это правда. И надо было тогда отступить, прикончить это обычное дело, позволить другому человеку, а, может, и ей тоже, испытать настоящее счастье. Потому что через двадцать лет наблюдений за ее коровьей натурой Сергею почему-то представлялось все чаще, как она давится за завтраком куском булки, кашляет, округляя бессмысленные глаза, а у него в руке догорает сигарета и жалко выбросить чинарик, чтобы выбить у нее из горла хлебный кляп.
В девяносто седьмом теплынь после длинной зимы наступила быстро, за пару недель. Над весенней, разломавшей мгновенно лед, рекой метался радостный ветер, носил пухлых чаек и стремительные черточки ласточек. Сергей подрулил к общаге, приткнул машину сбоку от входа, прямо на газоне, в тополевой, еще голой, тени, лениво курил, перематывал на магнитоле Круга, понемногу хлебал пиво. Тут она живет. Сейчас вернется с учебы, повезу в кафе, потом погулять на речку. Ночи тают, светлеют, куда ей деваться? В общаге сидеть глупо, не откажется. Долго, конечно, динамил с осени, да все некогда. Но живет с девками, к мужику не переехала, значит, дожимать, и всех делов. Правда, сказали, таскается с ней какой-то лошара, ну этого подвинем. Она появилась из недр дребезжащего железными кишками трамвая около шести вечера. Действительно, какой-то парень аккуратно ссадил ее с ржавой подножки, придерживая локоть в джинсовой куртке, повел к общежитию, говоря что-то в пышноволосую голову. Они прошагали мимо красной «восьмерки», откуда играл «Фраер», мимо высунутой Серегиной ноги в белой кроссовке, на облезлом крыльце дома стояли, беседуя, в полуметре друг от друга. Не дала еще, видать. Ломается. Вот уж реально, фраер, ухажер-то. Ну, значит, сегодня дело надо заканчивать. А погоди-ка, паренек ведь знакомый — майка вон черная «Гуччи», полиняла за много лет. Солдатик, почти готовый инженер, Серегин однокурсник, усатый, рыжий кривоногий Димон. Да они еще и в одной общаге живут. Там бы и подкатывал, лупень. Вот это поворот! Юная коза и усатый герой немецкого порно… Впрочем, это не про Димона. Он — сразу жениться. Он — по-честному. Следующим утром, с досадой оттирая водкой предательские пятнышки с желтого велюрового сиденья машины, Серега думал — неплохая девка, да ничего и особенного. Как раз бы Димону жениться. Медленная, грустная телка, и с шампанским не раскачалась. Весь умаялся, а она только вспотела немного, стала холодно-липкая, лягушечка. Смотрела, однако, преданно, когда подвез и высадил. Так просто не бросишь, придется погулять. Ну, бывает и такое… — Ты своему-то, ухажеру, не говори, Анька, слышь? — угощая ее, непонятливую, дымящей дурью из пластиковой полторашки, гнусил как-то вечером Серега. В машине кумар, хоть и стекла приспущены. Воняет сладким планом, с улицы тянет яблоневым цветом и гудроном, которым работяги днем заливали лопнувший, морщинистый, как старушечья шея, асфальт на набережной, — Парень он хороший, мож и поженитесь… Детишки пойдут. Он тебя вроде любит, кадыкастый… — Сережа, ты что это, что такое?! — она в полутьме шарила в машине его руку, лезла в ухо мокрыми губами, — Какой еще ухажер? Мы с тобой ведь, да? Да?! Я Диме сказала, не могу обманывать. Что я с тобой теперь. Да ведь у нас с ним ничего и не было… Он хотел меня отвезти в Нерехту, домой к себе, с мамой познакомить. А тут — ты… Я твоя теперь, Сереженька! — Ну, блин! — качал головой Сергей, пытаясь выплюнуть в окошко тягучий ком слюны, но мутные нитки текли по подбородку и белой футболке, а лицо Анны с синими глазами вдруг живо напоминало ему старый бабушкин ночник — гипсовую допотопную сову со стеклянными глазами — и смешно становилось до ужаса, так что попытки прополоскать горло джином оборачивались пузырями из носа, и дикий его смех на травяном приходе пугал Анну и делал еще потешнее ее кукольную рожицу. Димон подошел к нему через пару недель, когда уже началась последняя дипломная сессия. Все в институте знали Серегин ларек на площади у кинотеатра, и что, если прийти в обед — там всегда в это время стоит его машина, и он сам воспитывает продавцов и может показать — что интересного принесли в скупку за ночь. — Привет, Димон, — Сергей пожал твердую, широкую граблю обманутого солдатика, не снимая черных очков, вглядывался ему под рыжие ресницы, ловил взгляд, — Сегодня футболок притащили, черные, стирать меньше. Походу, вьетнамцев обули нарики. Бери пару, уступлю за зеленую двадцатку. Можно в долг. Отдашь потом, ты ж скоро на работу? Диплом на носу… — Защитить еще, диплом-то, — вздохнул Димон, теребя карманы своих вельветовых штанов, видно, искал сигареты, — Я вот чего, пришел-то… — Кури, братан, — угощал его ментоловым «Вогом» Сережа, — Слушаю тебя. Пива хочешь? Вон подвезли, холодное… — Да не… Не знаю, как начать, дурак, наверное, — шлепал губами в пшеничных усах, муслил тонкую сигаретку, твердыми, узловатыми пальцами мял ее Дмитрий. Усы, должно быть, воняют у него табачным железом и кислятиной. И вон, торчат из-под мышек нестриженые, тоже бурые, волосья. Он реально их никогда не стриг? Ну, если даже ты мужланище, то окоротить немного? В голове всплыл случай недавней юности, которым Сергей немедленно поделился с вздыхающим Димоном, с целью разрядить обстановку. Ведь за Аньку говорить пришел, понятно. Решиться не может, и зря. — Тут случай был, секи, братан. Еду я, значит, на автобусе с УПК. Дело было еще в девятом классе, школьник я. А проходили мы в мехколонне, за рекой, на конечной. Лето было, жара. Там остановка после нашей — мукомольная фабрика. Ну, садятся бабы,
В девяносто седьмом теплынь после длинной зимы наступила быстро, за пару недель. Над весенней, разломавшей мгновенно лед, рекой метался радостный ветер, носил пухлых чаек и стремительные черточки ласточек. Сергей подрулил к общаге, приткнул машину сбоку от входа, прямо на газоне, в тополевой, еще голой, тени, лениво курил, перематывал на магнитоле Круга, понемногу хлебал пиво. Тут она живет. Сейчас вернется с учебы, повезу в кафе, потом погулять на речку. Ночи тают, светлеют, куда ей деваться? В общаге сидеть глупо, не откажется. Долго, конечно, динамил с осени, да все некогда. Но живет с девками, к мужику не переехала, значит, дожимать, и всех делов. Правда, сказали, таскается с ней какой-то лошара, ну этого подвинем. Она появилась из недр дребезжащего железными кишками трамвая около шести вечера. Действительно, какой-то парень аккуратно ссадил ее с ржавой подножки, придерживая локоть в джинсовой куртке, повел к общежитию, говоря что-то в пышноволосую голову. Они прошагали мимо красной «восьмерки», откуда играл «Фраер», мимо высунутой Серегиной ноги в белой кроссовке, на облезлом крыльце дома стояли, беседуя, в полуметре друг от друга. Не дала еще, видать. Ломается. Вот уж реально, фраер, ухажер-то. Ну, значит, сегодня дело надо заканчивать. А погоди-ка, паренек ведь знакомый — майка вон черная «Гуччи», полиняла за много лет. Солдатик, почти готовый инженер, Серегин однокурсник, усатый, рыжий кривоногий Димон. Да они еще и в одной общаге живут. Там бы и подкатывал, лупень. Вот это поворот! Юная коза и усатый герой немецкого порно… Впрочем, это не про Димона. Он — сразу жениться. Он — по-честному. Следующим утром, с досадой оттирая водкой предательские пятнышки с желтого велюрового сиденья машины, Серега думал — неплохая девка, да ничего и особенного. Как раз бы Димону жениться. Медленная, грустная телка, и с шампанским не раскачалась. Весь умаялся, а она только вспотела немного, стала холодно-липкая, лягушечка. Смотрела, однако, преданно, когда подвез и высадил. Так просто не бросишь, придется погулять. Ну, бывает и такое… — Ты своему-то, ухажеру, не говори, Анька, слышь? — угощая ее, непонятливую, дымящей дурью из пластиковой полторашки, гнусил как-то вечером Серега. В машине кумар, хоть и стекла приспущены. Воняет сладким планом, с улицы тянет яблоневым цветом и гудроном, которым работяги днем заливали лопнувший, морщинистый, как старушечья шея, асфальт на набережной, — Парень он хороший, мож и поженитесь… Детишки пойдут. Он тебя вроде любит, кадыкастый… — Сережа, ты что это, что такое?! — она в полутьме шарила в машине его руку, лезла в ухо мокрыми губами, — Какой еще ухажер? Мы с тобой ведь, да? Да?! Я Диме сказала, не могу обманывать. Что я с тобой теперь. Да ведь у нас с ним ничего и не было… Он хотел меня отвезти в Нерехту, домой к себе, с мамой познакомить. А тут — ты… Я твоя теперь, Сереженька! — Ну, блин! — качал головой Сергей, пытаясь выплюнуть в окошко тягучий ком слюны, но мутные нитки текли по подбородку и белой футболке, а лицо Анны с синими глазами вдруг живо напоминало ему старый бабушкин ночник — гипсовую допотопную сову со стеклянными глазами — и смешно становилось до ужаса, так что попытки прополоскать горло джином оборачивались пузырями из носа, и дикий его смех на травяном приходе пугал Анну и делал еще потешнее ее кукольную рожицу. Димон подошел к нему через пару недель, когда уже началась последняя дипломная сессия. Все в институте знали Серегин ларек на площади у кинотеатра, и что, если прийти в обед — там всегда в это время стоит его машина, и он сам воспитывает продавцов и может показать — что интересного принесли в скупку за ночь. — Привет, Димон, — Сергей пожал твердую, широкую граблю обманутого солдатика, не снимая черных очков, вглядывался ему под рыжие ресницы, ловил взгляд, — Сегодня футболок притащили, черные, стирать меньше. Походу, вьетнамцев обули нарики. Бери пару, уступлю за зеленую двадцатку. Можно в долг. Отдашь потом, ты ж скоро на работу? Диплом на носу… — Защитить еще, диплом-то, — вздохнул Димон, теребя карманы своих вельветовых штанов, видно, искал сигареты, — Я вот чего, пришел-то… — Кури, братан, — угощал его ментоловым «Вогом» Сережа, — Слушаю тебя. Пива хочешь? Вон подвезли, холодное… — Да не… Не знаю, как начать, дурак, наверное, — шлепал губами в пшеничных усах, муслил тонкую сигаретку, твердыми, узловатыми пальцами мял ее Дмитрий. Усы, должно быть, воняют у него табачным железом и кислятиной. И вон, торчат из-под мышек нестриженые, тоже бурые, волосья. Он реально их никогда не стриг? Ну, если даже ты мужланище, то окоротить немного? В голове всплыл случай недавней юности, которым Сергей немедленно поделился с вздыхающим Димоном, с целью разрядить обстановку. Ведь за Аньку говорить пришел, понятно. Решиться не может, и зря. — Тут случай был, секи, братан. Еду я, значит, на автобусе с УПК. Дело было еще в девятом классе, школьник я. А проходили мы в мехколонне, за рекой, на конечной. Лето было, жара. Там остановка после нашей — мукомольная фабрика. Ну, садятся бабы,