Александр Исбах НА ДОРОГАХ ЕВРОПЫ

АЛЕКСАНДР ИСБАХ

Александр Абрамович Исбах родился в 1904 году. С 1921 года учился в МГУ, работал в печати (РОСТА, газ. «Рабочая Москва») и в комсомоле. Служил в Красной Армии. Ей посвящена первая книга А. Исбаха «С винтовкой и книгой». После армии работал в московских газетах и журналах, был членом редколлегии журналов «Октябрь», «Знамя», «Красноармеец», «Советский воин». Кончил Институт Красной профессуры и преподавал в ряде московских вузов (сейчас преподает в Литературном институте им. Горького). Член КПСС с 1926 года, член Союза писателей со дня его основания.

А. Исбах участвовал в освободительном походе в Западную Белоруссию, в войне с белофиннами, в Великой Отечественной войне. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны, Красной Звезды и медалями.

Основные темы творчества А. Исбаха — Советская Армия, комсомол, интернациональная солидарность трудящихся. Последние книги А. Исбаха: «Повести и рассказы», «Золотые кувшинки», «Лицом к огню», «Путешествие в юность», «Знамя», «Люди переднего края», «Большевик, писатель, комиссар» (о Д. Фурманове), «Они боролись за Францию», «Луи Арагон».

В сборник «На дорогах Европы» вошли рассказы о встречах на разных меридианах во время поездок автора по странам Европы. О простых людях зарубежных стран, о друзьях и противниках написана эта книга.

Мой друг Фернандо

1

Когда моему сыну Митяю исполнилось пять лет, я купил ему Петрушку. Это была уморительная кукла в голубом платье, усыпанном большими фиолетовыми звездами. Вид у Петрушки был удивительно осмысленный и привлекательный.

Простецкое, широкое лицо, жесткий черный чубик на лбу и в глазах лукавинка. Руки короткопалые. Когда я с помощью своих трех пальцев заставлял Петрушку кланяться, жестикулировать и разыгрывать целые представления, мой маленький Митяй приходил в восторг и долго не мог успокоиться.

Наш домашний кукольный театр постепенно пополнялся. Мы сами сочиняли программы, писали для него детские пьесы. В спектаклях принимали участие и другие персонажи: лиса, поросенок, медведь.

Но главную роль неизменно играл простоватый и хитрый Петрушка. Когда я уезжал на фронт, сыну исполнилось девять лет. Он был учеником третьего класса, и в его маленькой жизни книги постепенно занимали место игрушек.

Но Петрушку он по-прежнему любил. Петрушка, немного потрепанный и облинявший, жил, ввиду особого моего расположения к нему, в кабинете, на почетном месте, рядом с охотничьим ружьем и старой ржавой рапирой.

— Папа, — сдержанно и очень серьезно сказал Митяй, прощаясь со мной, — знаешь что? Если ты не можешь взять на войну меня, то возьми с собой Петрушку. Пусть он тебя охраняет, я ему скажу. А потом вы мне будете вместе писать письма с фронта. Ладно?

Предложение Митяя мне понравилось, и я взял Петрушку с собой на фронт. Он поместился в широком кармане моей походной шинели, в небольшой металлической коробке, и сопровождал меня во всех фронтовых странствиях. Когда я писал сыну письма, Петрушка сидел передо мной на снарядном ящике и, как всегда, лукаво поглядывал на меня.

…Батальон, с которым мне пришлось участвовать в одной боевой операции, тоже полюбил Петрушку.

В один из спокойных вечеров, какие порой выпадают на фронте, мы с Петрушкой разыграли в землянке маленькую сценку. Петрушка изображал фашиста, сначала нагло рвущегося к Москве, а потом попадающего в плен. Зрители громко смеялись, били в ладоши. Петрушка раскланивался направо и налево, как настоящий артист.

В последние апрельские дни сорок пятого года, продвигаясь к центру Берлина, мы остановились неподалеку от реки Шпрее. Командный пункт дивизии разместился на станции неглубокой берлинской подземки. Из некоторых домов, расположенных на другом берегу реки, фашисты еще вели огонь.

Но мы шаг за шагом продвигались вперед.

В конце Франкфуртской улицы, на перекрестке, стояла регулировщица нашей дивизии Галина Завидова, в защитной плащ-палатке, с сержантскими лычками на погонах.

Сотни людей, освобожденных нашими войсками из фашистских лагерей и застенков, подходили к ней и на всех языках мира спрашивали о своих путях-дорогах.

Немки с велосипедами и детскими колясками, военнопленные французы, цыгане… Всем этим людям комсомолка из города Рязани указывала нужное им направление.

В моей полевой сумке лежал последний номер дивизионной газеты, в котором о Галине Завидовой было сказано немало хороших слов. И я направился прямо к ней, чтобы передать газету.

К тому же меня заинтересовала группа темпераментных черноволосых людей, в лохмотьях, с самодельными галстуками на шее. Они тащили за собой изможденную лошадь, впряженную в какой-то старинный шарабан. Окружив девушку, перебивая друг друга, люди оживленно говорили, размахивали руками и часто повторяли: «Наполи… Наполи…»

Галина увидела меня и жестом попросила о помощи. Я с трудом установил, что это солдаты войск Бадо-льо, находившиеся в одном из лагерей под Берлином.

Почти все они из Южной Италии. Сейчас, раздобыв лошадь и этот фургон, собираются пробраться в Неаполь. Очень торопятся и спрашивают о кратчайшем пути.

Я тачал расспрашивать их о жизни в лагере, о дальнейших планах. О том, читали ли они Данте и Пиранделло (нелепый и почти для всех корреспондентов обязательный вопрос, помогающий выяснить уровень культуры пленных). В это время неподалеку разорвался фаустпатрон, меня толкнуло в бок, и я упал на мостовую. Очнувшись, я увидел над собой сероглазое встревоженное лицо Галины. Она растерянно держала в руках моего Петрушку. Я вскочил на ноги. Ныла грудь, но никаких следов крови не было, хотя пола и карман шинели разорваны. Осколок, видно, был уже на излете.

Но Петрушка, милый мой Петрушка, был ранен в голову! Осколок, пройдя сквозь стенку металлической коробки, пробил его левую щеку и, пропоров густую, жесткую шевелюру Петрушки, ударился о заднюю стенку коробки. Здесь он и застрял, потеряв свою силу. Так Петрушка спас меня от ранения.

Но сам он несомненно был жив. Глаза его улыбались по-прежнему озорно, хотя продавленная щека придавала улыбке немного страдальческое выражение.

Рядом с Галиной стоял изможденный маленький итальянец с пунцовым шарфом на шее. Он удивленно, грустно и ласково смотрел на Петрушку своими огромными глазами-маслинами. Заметив, что я пришел в себя, итальянец оживился, ткнул себя в