принятия им православия.

Для Марины Мнишек все это означало крах ее честолюбивых замыслов. 15 января 1610 г. Марина, гордо именовавшая себя “императрицей”, еще питала какие-то надежды на помощь короля Сигизмунда III в возвращении ей русского престола и обращалась к своему бывшему монарху со следующими словами: “Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов. Теперь я все это представляю на милостивое и внимательное рассмотрение вашего королевского величества. Я убеждена, что ваше королевское величество после мудрого обсуждения обратите на это внимание и по природной доброте своей примете меня, а семью мою, которая в значительной мере способствовала этому своей кровью, храбростью и средствами, щедро вознаградите. Это будет служить несомненным залогом овладения Московским государством...”.^[6] Однако спустя несколько месяцев, в ситуации, когда польский король находился под Смоленском, а под Москвою стоял с войском гетман С. Жолкевский, Боярская дума предпочла королевича Владислава самозваному Лжедмитрию II и его супруге. Самозванца к этому времени поддерживали лишь “вольные казаки”, в которых служило немало бывших холопов, крестьян и посадских людей, да немногие приближенные дворяне. Боярское правительство, заключая договор, рассуждало так: лучше “государичю (Владиславу) служите, нежели от холопей своих побитыми быти и в вечной работе у них мучитися”.

Обретенное Московским государством равновесие политических сил было зыбким. Добавляло напряженности размещение в Москве польского гарнизона во главе с Александром Гонсевским, контролировавшим все действия управлявших страною бояр — так называемой “Семибоярщины”. Вскоре выяснилось явное нежелание Сигизмунда III отпустить юного сына в опасное путешествие в Москву, что дало основание подозревать самого короля в претензиях на русский престол.

Неожиданно из Калуги пришли вести о гибели в декабре 1610 г. Лжедмитрия II от рук его бывших сторонников — татар, отомстивших за убийство касимовского царя. Через несколько дней Марина Мнишек родила сына, названного Иваном, получившего у русских людей стойкое прозвище “воренка”. Так стремительно развивались события.

В московских землях началось брожение — не все были довольны выбором Владислава, многие смирялись по принуждению. Да и сами бояре оправдывались потом, что они “живы не были” в столице. В начале 1611 г. составилось ополчение под руководством П. П. Ляпунова, Д. Т. Трубецкого и И. М. Заруцкого. Оно, в основном, объединило две политические силы: бывших сторонников царя Василия Шуйского и ту часть тушинцев, которые до конца оставались с Лжедмитрием II. Но этот союз, включавший разные социальные силы, оказался неустойчивым, и, в результате возникших в ополчении противоречий между дворянами и казаками, главный воевода Прокопий Ляпунов был убит в казачьем кругу в июле 1611 г. С этого времени главенствующее положение в ополчении перешло к предводителю казацких таборов Ивану Мартыновичу Заруцкому, делившему власть с другим тушинским боярином — Трубецким.

С Заруцким же связаны и последние годы жизни в России Марины Мнишек.^[7] Еще год после гибели П. Ляпунова И. М. Заруцкий безуспешно осаждал Москву, но при приближении к ней нового ополчения К. Минина и Д. М. Пожарского бежал из-под столицы. Его путь лежал в рязанские земли, где ему присягнули на верность. Взяв с собою Марину Мнишек и ее сына, Заруцкий попытался оживить идею са-мозванчества, традиционную для казаков на протяжении всей Смуты. Уже была освобождена Москва, избран в феврале 1613 г. новый царь Михаил Федорович Романов, а Заруцкий, несмотря на поражение от правительственных войск, сумел укрепиться осенью 1613 г. в Астрахани и продержаться в ней с казаками целую зиму. Драма, начавшаяся в 1604 г. с появлением самозваного царевича Дмитрия в России, завершилась десять лет спустя на Яике, куда бежали, теснимые правительственными войсками воеводы И. Н. Одоевского, Иван Заруцкий, Марина Мнишек и ее сын — “царевич” Иван Дмитриевич. Выданные своими бывшими сторонниками, они были привезены в Москву, где их ожидала ужасная казнь. Заруцкий был посажен на кол, а ребенок повешен. Марина Мнишек вскоре умерла в заточении. Отвергая закономерные подозрения в насильственной смерти жены самозванца, московский посол Ф. Г. Желябужский говорил в начале 1615 г. в Речи Посполитой: “А Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла; а государю было и боярам для обличенья ваших неправд надобна она жива. И ныне... воровская смута вся поминовалась”.^[8]

Такова история Лжедмитрия I и Марины Мнишек, на долгое время предопределившая полосу взаимных столкновений, претензий и даже войн двух государств — России и Речи Посполитой. Вопреки словам московского посла, Смута еще продолжалась несколько лет, но время для возможного сближения двух государств и их унии было безвозвратно потеряно. Не более, чем анахронизмом оказался поход польского королевича Владислава в сентябре 1618 г. с целью “вернуть” себе русский престол. Деулинское перемирие, заключенное 11 декабря 1618 г. между Россией и Речью Посполитой, несмотря на тяжелые последствия для Московского государства — потерю Смоленска и Северских городов, — стало поворотным моментом в истории страны. Московские люди, пройдя через испытания, ошибки и прозрения Смутного времени, сделали свой выбор в пользу исконного государственного порядка^[9] Один из самых авторитетных историков Смуты Сергей Федорович Платонов в книге “Москва и Запад в XVI—XVII веках” оставил глубокое и еще не достаточно оцененное наблюдение: “Московский народ вышел из Смуты материально разоренным и духовно потрясенным... Падение старых общественных устоев, вторжение массы иностранцев в московскую жизнь, междоусобия и связанные с ними „измены“ — расшатали старое мировоззрение, поколебали прежнюю уверенность в том, что Москва есть богоизбранный народ, „новый Израиль“, и открыли дорогу сторонним влияниям на русские умы. Казалось необходимым вернуть общественное сознание на старые пути древнего благочестия и национальной исключительности. Во всех своих мероприятиях новая московская власть стремилась к тому, чтобы вернуться к старому порядку, „как при прежних великих государях бывало“. Она пока не чувствовала, что Смута уже навсегда опрокинула этот старый порядок и что грядущая жизнь должна строиться заново, на сочетании старых основ с новыми элементами”.^[10]

“ДНЕВНИК МАРИНЫ МНИШЕК”,