каждого умершего, да еще и выделять бешенные суммы на похороны, отпевание, памятник, русский меланхоличный народ совсем обнищает! Умер… Хм… — Алексей нахмурил брови, — Что вообще значит «умер»?»

Ворочась с бока на бок, Алексей думал теперь об этом. Огромный рой мыслей, неизвестно как поместившийся в обычной человеческой голове, теперь вызывал необъяснимую тревожность, не давал зарыться носом в пух подушки, обернуть вокруг себя одеяло и благополучно заснуть. Было ощущение того, что мужчина упускает что-то крайне важное… Такое же чувство настигает ответственного человека, когда вдруг посреди рабочего дня он вспоминает, что совершенно забыл помочь давнему другу, хотя обещал навестить его уже не в первый и не во второй раз. Только теперь зайти к другу уже не получится…

«Умер — значит больше никогда его не увидишь, — констатировал Сехинов».

Озаренный этой мыслью, Сехинов перевернулся на спину, подложив руки под затылок, устремив взгляд в белый потолок, раздумывая.

«Никогда не увидишь… Да и что? Как будто мы были шибко близки.

Может, и хорошо, что его нет больше на свете!» — внезапно даже для самого себя подумал Сехинов, но, стоило этой мысли проскочить в сознании юноши, он почувствовал как сильно у него сжалось сердце, чему он очень удивился и даже привстал с кровати, держась на локтях.

«Это… Что такое?.. Мне его… Жаль?.. Но я же не могу…»

Пораженный своим же поведением, мужчина вздохнул, вставая с постели и отправляясь на кухню — ужасно душила жажда, да и заснуть все равно не получится…

«Ничего… Сейчас попью чайку и, может, усну…» — с этими словами уже чуть ржавеющий чайник был поставлен на конфорку. Но Сехинова мучила совсем не жажда… А какое-то странное чувство. Он чувствовал как будто под сердцем больно сжимается и разжимается какая-то лишняя мышца, мешая жить как раньше.

«Было бы неплохо выдрать её вовсе вместе с сердцем… Чтобы больше не было больно. Чтобы больше не чувствовать…» — подумал Алексей.

Уставившись в одну точку, Алексей дал волю случайно просочившимся в мыслям:

«Мишка… Удивительно наивный, но поэтому и добрый, отзывчивый человек… Был…». Сехинов встряхнул головой, как только с удивленеим почувстовал, что в носу засвербело.

Снова кровать, подушка, одеяло.

«Да, умер. Нет, не жалко» — твердили упрямые мысли.

Алексей едва слышно вздохнул. Так много недосказанностей и непонимания было между старыми приятелями, а Мишка все прощал, всегда!.. Подняв глаза к потолку, словно уверенный в том, что старый друг слышит его, мужчина, сам того не ожидая, заговорил одними только губами, не узнавая свой дрожащий голос:

— Мишка… Прости меня…

Глаза тут же защипало, полились горькие, редкие слезы — самое ценное сострадание, которое может выразить человек нежелающий чувствовать. Почему ему так больно?.. Наоборот же! Все наоборот! Пытаясь успокоиться, мужчина сквозь непроизвольные всхлипы рассерженно рычал:

— Не видеть бы только мерзкую рожу Болдина! Да! И хорошо, что он умер! — и, закрыв лицо руками, разрыдался только больше.

Прорыдав всю ночь и не успев успокоиться и под утро, Алексей явился на кладбище. Одетый в темное пальто и темно-синий шарф, мужчина поднял опухшие глаза. Первый раз он прогулял работу не из-за здоровья. Красные глаза увидели бесконечные могилы. Вновь опустив голову, он тихо шмыгнул носом и шаркнул ногой, наконец принимая все, что чувствует.

— Веди меня, Мишка!

И пошел прямо, минуя холодные надгробия могил.

IX

Голиаф усмехнулся.

— Интересная история. Мораль, которую вы хотите до меня донести, понятна, но вы же не думали, что я действительно проникнусь?

Скалровский поднял брови, на что Абатуров неконтролируемо улыбнулся.

— Вы действительно считали, что я изменю свое мнение? Что стану добрым и хорошим, как сделали вы?

— Я? — усмехнулся Алексей, — Это был не я, Голиаф, я рассказывал о…

— Перестаньте врать. Пару раз вы оговорились, назвав якобы Болдина Скалровским, — серьезное, почти мертвое лицо смотрело на седого старика, — Я уже давно понял, что вы взяли себе его фамилию. Потому что вы себя вините. Потому что вы надеетесь, что так вам будет хотя бы не стыдно перед самим собой. Но вам стыдно. Вы — глупец, Сехинов.

Глаза Алексея вспыхнули, вены на шее вздулись. Он приблизился к юноше, проговаривая каждое слово.

— Скалровский. Алексей Скалровский. Я не был глуп. Я болел, и вы знаете это лучше, чем я. Но я излечился благодаря Михаилу, — опасно низким тоном проговорил Алексей, смотря на безразличного Голиафа, вскоре вновь отстраняясь, — Благодаря его взглядам. Я уверовал, Голиаф, и имею в запасе много аргументов, подтверждающих существование Бога. Мои убеждения тверды, и я не собираюсь повторять ошибку Михаила так же, как не собираюсь повторить и свою.

— Вы уже её повторили.

Алексей пару раз моргнул, слабо подняв брови.

— Что?

— Рассказав мне весь этот бред, который я был вынужден покорно выслушать, вы попытались навязать мне свою точку зрения. Точно так же, как вы сделали с Михаилом, — смертельно ледяные глаза смотрели на мужчину, — Вы хотите и моей смерти тоже? Как-то не по религии.

Алексей возмущенно поднял брови, когда Голиаф снова отвернулся, рассмтаривая кубики льда в своем пустом стакане.

— Что?! Нет! Я… — он выдохнул, пытаясь успокоиться, — Я лишь хотел сказать, что любая болезнь излечима, даже психопатия, надо лишь…

— Вы не болели. Вы просто были скотом.

Скалровский застыл, не способный ничего ответить, пока Абатуров лениво продолжал:

— Скорее всего вы страдали деперсонализацией, которая постепенно переросла в дереализацию. Не знаю, из-за чего, впрочем, и знать мне не хочется, вы начали отчуждать свои эмоции. Возможно, сначала вам было страшно, но потом вы даже начали ловить кайф, а затем, видя как вас ничто не веселит или печалит, вы решили, что можете управлять людьми, поскольку вы от природы достаточно проницательны. У вас хорошо получалось, — Абатуров повернул голову к собеседнику, — Вы даже убили человека.

Алексей закрыл глаза, опуская голову. Ему было больно это слышать, хотя он и понимал, что это правда. Вздохнув, старик снова глянул на юношу.

— Я думал, это называется психопатия… Откуда вам известно так много?

— Вы думали, я ни разу не интересовался своим состоянием?

— Да, но…

— Психопат — это человек с низким уровнем эмпатии. Зачастую он и сам не может осознать, что чувствует, — Голиаф глянул на старика, усмехнувшись, — Но вы не такой. Вы не только понимаете чувства других, но и в совершенстве управляете ими, как я выяснил из вашего рассказа. Даже можете убить