всего, никогда не умрет, а просто научится прятаться и ждать. Он пошел за листьями базилика, чтобы помыть их. Сначала он понюхал их, и запах его порадовал. Ощущение было простым и мимолетным. Он вспомнил, что аромат корицы оказывал на него такое же действие. Он был равнодушен к ее вкусу, но ее запах, ее аромат мог перевернуть его утро, его настроение. Он включил кран и один за другим подставил листья под струю холодной воды. Тщательно промывая каждый лист, он внимательно рассматривал его структуру. Чистый, компактный цвет верхней части контрастировал с хрупкостью серовато-зеленой нижней части. Он гадал, осталась ли в них жизнь, чувствуют ли они, как он медленно, осторожно моет их пальцами. Под водой зеленый цвет усилился, и он подумал, что это может быть правдой, что листья могут чувствовать.

Смерть была для Двадцать седьмого развлечением. Ему нравилось убивать. Он хвастался тем, что был бесшумен и нападал, когда этого меньше всего ожидали. Как настоящая смерть, говорил он. Ужас, который испытывали его жертвы, затуманивал понимание и ясность, необходимые для осознания того, что тактика Двадцать седьмого была элементарной, примитивной. И именно этот ужас, который Двадцать седьмой культивировал и усиливал, делал его эффективным. Ему доставляло удовольствие, бесконечное удовольствие, знать, что другие боятся его, что они пытаются сбежать, что они готовы на все, лишь бы их отпустили. Он знал, что Двадцать седьмой не смог справиться с его отсутствием реакции, с тем, что он не боялся этого головореза. И он знал, что по этой причине нападение будет спланированным, четким и жестоким. Надо поддерживать свой авторитет.

В этот момент он с удовольствием открыл бы бутылку вина. Он скучал по хорошему вину. Мальбек, чтобы потягивать его, пока он готовит, Мерло с едой. Ему нравилось поднимать бокал с вином за длинную ножку, чтобы ощутить кажущуюся легкость хрусталя. И наблюдать за тем, как красный цвет предлагает новый взгляд на вещи, как его аромат преображает суть существ. Когда он медленно двигал бокал, в вине появлялись продолговатые формы. Эксперты называли их "ногами", но он отказывался использовать этот термин. Он считал его ограниченным, учитывая количество вселенных, которые он открыл в бокале вина. Он скучал по измерениям вина, по мирам.

Мальбека сегодня не будет, но он вспомнил урожай 95-го года. Он пробовал его до того, как потерял свободу. Он вспомнил хорошо сбалансированный вкус во рту, время, остановившееся в мягкой древесине, воду, неподвижную в винограде, сухой и сложный ветер, определяющий тело вина. Он улыбнулся.

Золотисто-коричневые треугольники были готовы. Он положил их на чистую белую тарелку, один рядом с другим, оставив между ними полсантиметра чистого пространства. Слева от треугольников он положил листья базилика, образовав сплошной зеленый круг. Затем по верхнему краю тарелки рассыпал молотый черный перец.

Он услышал шум и инстинктивно схватил нож. Он обошел кухню. Ничего. Никого. Он вернулся к стойке и сосредоточился на тарелке. Чего-то не хватало, больше цвета. Определение. Он прикинул, какие ингредиенты у него еще остались, желтый был единственным цветом, который он мог использовать. Он поискал нож, чтобы разрезать яйцо и удалить желток. Он не мог его найти. Только что тот лежал справа под рукой, а теперь его там не было.

Он замер. Ему было все равно, умрет он или нет. Закрыв глаза, он думал о прохладных, гладких листьях базилика в своих пальцах, представлял хрустящий звук нарезаемого крепа, вкус ингредиентов, сливающихся и расширяющихся во рту, их запах, ласкающий его, их цвета, завораживающие его.

Затем его схватили сзади. Он не шевелился, и в стремительной тишине ему перерезали горло. Он открыл глаза и увидел, как три капли крови, его крови, симметрично упали на нижний край тарелки, уравновешивая композицию блюда, делая его работу уникальной, совершенной.

Смерть настигла его в самом финале. Он упал с открытыми глазами и взглядом, похожим на улыбку.