Егор Букин Герой дождя

I. Зов

И лампа в комнате потухла,

и дождь идет который день,

но отправляюсь на прогулку

среди людей, машин — как тень.

Накину плащ и шарф чернушный,

и глубже лоб под капюшон.

Закрою дверь, дождю лишь нужный,

а у соседей рвет шансон.

Лечу по лестнице щербатой,

где стены в роспись важных слов,

но в голове комками вата –

предвестник будущих стихов.

На третьем этаже засада –

тела сплелись до забытья.

Мне это чуждо, мне не надо.

Я — вечный человек дождя.

II. Плач по былому

Свинцом ударят с неба капли,

накинется, как волк, Борей,

и холод в тело, словно сабли,

и взгляд, дорога — все мутней.

Деревья тянут ветки-пальцы

на небо в серых кирпичах.

Больные, голые страдальцы,

стоят они в земле, в слезах.

Мелькают мимо рожи, лица,

плывут, как острова, дома.

Среди воды я мокрой птицей

сную, лишь для себя живя…

Придется ждать автобус жаркий,

и снова видеть пары рук.

Иметь любовь — удел ваш жалкий,

а в одиночку сложно, друг?

И слушать о мужьях рассказы,

как кто-то милую нашел.

Кому ж нужны тупые фразы,

где я один повсюду шел?!

По миру льются реки счастья,

искрятся берега любви,

но для себя дождусь участья

зеркального лишь визави.

Так много было анекдотов,

так много глупых, страстных чувств,

в безумье списанных блокнотов,

до боли быстрых сердца буйств.

А что теперь? Куда все скрылось?

К свои́м рукам теперь бежать.

Надежда — самый страшный вирус.

Надежда — проклятых печать.

Любовь — заслуга фарта злого,

я в лотерею ни рубля –

куда мне чуда звать земного!

Я — нищий человек дождя.

III. Последняя проповедь

Закрылись двери с тихим стоном,

прижалась карта в терминал,

колеса гладят пол бетонный,

в обнимку с сумкой кто-то спал.

Автобус тронулся, вздыхая,

и люди тронулись умом –

стоят, друг друга обнимая.

Любовный, конченый дурдом!

По сте́клам покатились во́ды

слезами неба по земле.

Любовь повсюду — до блевоты,

как будто Бог невдалеке.

Слетают листья-рукавицы

с кисте́й согбенных тополей,

и долго будут с ветром виться –

им вместе, кажется, теплей.

О вы, судьбы любимцы ша́лой,

под пеленою ложных грез

моя когда-то грудь дышала, –

но в эпилоге боль насквозь.

Все ваши роли — только роли,

забудешь слово — проиграл.

Антракт — любовь исчезнет в поле,

а жизнь — обманчивый сериал.

Любовь — пустое только слово,

как холодильник или стол.

Искать и ждать — проект рисковый,

о скольким он сердца вспорол.

Ее страданьем не приманишь,

воюй хоть с солнцем, хоть с луной –

по шутке жизни лишь завянешь,

останешься с самим собой.

Фортуна любит лишь придурков

да тех, кому простейший быт.

Поэтам только в переулках

любви на час огонь горит.

Романтиком мне очень впору

разбиться, чувства не щадя.

Всегда играю без партнера.

Я — вольный человек дождя.

IV. На смерть поэта

Часы мои давно подохли –

сиротство им считать невмочь.

Зато штаны и плащ обсохли,

ведь впереди дожди и ночь.

Автобус выплюнул на сырость

остатки младости лихой,

в которой ливень отразился

очередной больной строкой.

Мне говорят: «Пиши веселье,

пиши, что будет хорошо».

Уроды, стих — не развлеченье,

когда на сердце вечно жгло.

Попробуй от дождя укрыться,

когда внутри идет гроза,

когда вокруг гуляют лица,

но мимо, мимо все глаза!

Удел других — в любви спасаться

удел поэта — между строк,

пытаясь с нового абзаца

объятий получить листок.

Асфальт — душа Эвте́рпы битой,

но люди плюнут здесь, пройдя,

и громко скажут: «Не завидуй».

Я — лишний человек дождя.

V. Реквием

Пахнуло лесом и крестами,

не слышится кукушки трель.

Укрыта белыми цветами

моя земельная постель.

Вокруг нее, смиренно, молча,

пророки милые стоят.

Ирония — лишь одиночки

любовь повсюду породят.

И я ложусь. Венок надену

в могилу теплую как чай.

Стихам моим не видеть тлена –

им будет славы урожай.

Строку за строчкой птицы тянут,

в равнинах ветры понесут,

и даже если в море канут –

дождем над городом пройдут.

Их будут звать по магазинам,

их будут умолять спасти.

Черед им свой, как старым ви́нам,

придет уж завтра к девяти.

Таков удел поэтов смелых,

что жизнь меняют на строфу.

Зато в тетрадях красно-белых,

они способны к волшебству.

Не знать им нежности горящей

не слышать ночью шепот уст.

Им только лирикой звучащей

заполнить боль свою и грусть.

И я умру совсем с улыбкой,

погода хмура, но свежа,

И первый снег моей присыпкой.

Счастливый человек дождя.

VI. Очищение

Померкло солнце безвозвратно,

разверзлась стылая земля,

но только просится обратно

душа мятежная моя.

Вокруг сады уже встречают,

рыбак-апостол машет мне,

и ключник тихо помогает

пройти к светящейся тропе.

И вот ворота золотые,

струятся песни с облаков,

и все страданья вековые

перерождаются в любовь.

И вот уж руки нежно тянет

улыбчивый и кроткий Сын.

И книгу толстую читает

безглавый в смерти господин:

«Любовь сломает все капканы,

она не может умереть.

Язык умолкнет, рухнут страны,

но Дар Любви продолжит тлеть».

И на плечо кладут ладони,

и манят, манят за собой,

и туш играет оживленней,

и наконец в душе покой.

Все ближе, ближе я к заходу,

уже струится яркий свет,

но духу на асфальт охота,

и здесь мне тоже места нет.

Тогда Отец к воротам вышел,

обня́л меня и завещал,

что есть еще на свете вещи,

которых в жизни не встречал.

И перст Его на лоб упрямый

направился как пистолет,

и грохнул выстрел прямо в рану, –

и раны этой больше нет.

И вновь обня́л Своей любовью,

и я уверовал в нее,

и сердце озарилось новью,

родится счастья бытиё.

«Закончился твой путь крестовый», –

поставил точку мой Отец.

Отбросил я венок терновый,

надел лавро́вый свой венец.

«Иди, ступай на Землю с миром,

вселяй в людей надежды свет,

забудь о каторге унылой,

любовь идет к тебе вослед.

И ты, Я знаю, ждать устанешь,

у сердца тоже есть предел,

но завтра, завтра все достанешь,

печали песню