структуры, по мастерству создания характеров, в которых воплощены особенности жизненного уклада, «Угасший огонь» близок к классическим произведениями мирового критического реализма. Само противопоставление внутреннего богатства человека социальному аду, в котором тот живет, — ярчайшая черта критического реализма. Как писатель Линс до Рего был неразрывно связан с исконными, традиционными формами жизни своего народа, с фольклором. Поэтому общий для критического реализма идеал выступает в его книгах в особом обличье. Национальный характер бразильского народа — все благородное, доброе, поэтическое, что объединяет бразильцев, белых и негров, — вот что становится для писателя светильником в темноте, когда гаснут одни и медлят вспыхнуть другие огни. И в этом Линс до Рего един с крупнейшими бразильскими романистами XX века. И Жоржи Амаду, и Грасилиано Рамос, и многие другие, чьи имена пока еще не известны советскому читателю, видят залог будущего своей страны в духовном потенциале народа — в его жизнелюбии, щедрости, артистизме. Этим питается реализм современной бразильской литературы, высоким образцом которого стал роман Жозе Линса до Рего «Угасший огонь».

И. Тертерян

Часть первая МАСТЕР ЖОЗЕ АМАРО

I

— Добрый день, мастер, — поздоровался маляр Лаурентино с болезненным на вид стариком, у которого были желтые глаза и заросшее бородой лицо.

— Куда это вы собрались, сеу^[2] Лаурентино?

— Да вот иду в Санта-Розу. Полковник^[3] хочет, чтобы я покрасил каза-гранде^[4]. Он выдает дочку замуж.

Мастер Жозе Амаро, много лет работавший шорником, сидел под навесом возле дома. Прохладный майский ветерок шевелил листья питомбейры, под тенистой кроной которой примостилась его глинобитная хижина с грязной крышей. Жена и дочь были дома. Чувствовался запах еды, кипевшей в кастрюле на очаге. На сковороде шипело сало; помещение было наполнено чадом.

— Значит, будете работать на старого Жозе Паулино? Что ж, он человек неплохой, только вот что я вам скажу: мои руки никогда не трудились на него. Он хоть и богат, но мне его богатства не надо. Я ему не слуга. Как-то раз он накричал на меня, но меня криком не возьмешь.

— Что верно, то верно, покричать он любит, и все же он человек добрый.

— Очень может быть. Но мне его добротой брюхо не набить. Я работаю на того, кто меня уважает. Я себе цену знаю. А этих хозяев энженьо^[5] я вижу насквозь. Вот хоть, к примеру, сеу Алваро до Аурора — скряга, каких свет не видывал. Его сразу не раскусишь. И все же мне нравится этот человек. Он никогда ни на кого не орет, всегда спокоен и обходителен. А денег он не платит, потому что жадность его одолела. Он из-за этого и не помогает никому.

— У вас много работы, мастер Зе?^[6]

— Откуда ей теперь взяться, работе? Всего несколько заказов. Проезжий погонщик из Гуриньема просил меня сделать седло и несколько сбруй. У меня скоро всякая охота к ремеслу пропадет. Ушли те времена, когда седло приятно было делать. Нынче все норовят купить готовое. А ведь какую продают дрянь! Я говорю не для того, чтобы похвастаться. Но я никогда не променяю ни одно из своих изделий на те богатые седла, которые продают в магазинах. Представляете, сеу Аугусто из Ойтейро купил как-то в городе английское седло — этакую штуковину со всякими украшениями. Так оно уже побывало у меня в починке. Прямо потеха! Когда посыльный из Ойтейро привез мне седло, я ему прямо сказал: «А почему бы сеу Аугусто не починить эту дрянь там, где он ее купил?» Он ведь за седло заплатил немалые деньги. Если бы я запросил столько, сколько с него содрали в городе, меня бы обозвали мошенником. Но старый мастер Жозе Амаро работает на совесть и никогда никого не обжуливает. Однако им больше не нужна моя работа. Что ж, тем хуже для них. Здесь, в своей мастерской, я делаю только то, что хочу.

— Это верно, мастер Зе. Я как-то слышал на ярмарке в Пиларе, как один важный человек из Итабайаны хвалил вашу работу.

Из дома крикнули:

— Отец, завтрак на столе.

— Сейчас иду, не ори, — откликнулся старик. — Я не глухой. Сеу Лаурентино, может, позавтракаете с нами запросто, без церемоний?..

— Большое спасибо, мастер Зе, но мне уже пора.

— Оставайтесь. У нас, правда, не бог весть что, но хватит на всех. — И он крикнул жене: — Синья, у нас гость к завтраку.

В доме разговаривали. Мастер продолжал:

— Я уже стар, и у меня нет сына, которого бы я мог обучить своему ремеслу. Мне наплевать, что ко мне больше не обращаются. Тем хуже для них. Мастер Жозе Амаро никогда не плясал под чужую дудку.

Внутри дома запах сырой кожи перебивал запахи еды. Отовсюду свисали старые сбруи, порванные седла, на полу валялись свернутые куски кожи. Вошла женщина, лет ей можно было дать больше, чем мастеру.

— Добрый день, сеу Лаурентино. Вы уж нас не обессудьте. У Зеки всегда причуды! Ведь завтрак у нас такой убогий.

— Ничего, ничего, дона Синья, я потому и остался, что не люблю церемоний. Разве бедняку до этого…

Мастер Жозе Амаро, волоча кривую ногу, подошел к столу. Это был грубо сколоченный сосновый стол. Они поели фасоли с солониной и жареным салом. В углу, уставившись в пол, молча сидела его дочь Марта. Вид у нее был испуганный. Говорил один мастер:

— Я бедный человек, сеу Лаурентино, но я не позорю бедняков. Вот жена может подтвердить. Сколько раз ко мне обращались богатые, именитые люди, приглашали меня на всякую работу! Но мне, кроме моего ремесла, ничего не надо. Мне бы только вдыхать запах кожи; я родился для этой работы, на ней и умру. Вот моя дочь. Нельзя сказать, чтобы она была уродлива…

— Зе, ты что, спятил?.. Оставь девочку в покое.

— А что я такого сказал? Есть у меня дочь, и я никому ее не навязываю.

Марта низко опустила голову. Ей было лет тридцать, смуглая, бледная, с зачесанными назад волосами. Мастер Жозе, глядя на нее в упор, продолжал:

— Она не вышла замуж потому, что уж больно разборчива. Характером она в мать…

— Перестань, Зека! Хватит болтать глупости.

— Я глупостей не говорю, жена. Не хочешь меня слушать — уходи. Я говорю правду. Только и слышишь от тебя грубости. — Мастер Жозе Амаро повысил голос: — Здесь, в доме, хозяин — я. Кто дубасит кожу с утра до вечера, кто весь пожелтел от испарений, от разделки сыромятной кожи? Здесь я говорю то, что хочу, сеу Лаурентино. Здесь не дом размазни Виторино Кусай Хвост. В этом доме — настоящий мужчина.

Женщины встали из-за стола. Вслед за ними вышел из комнаты мастер. От