Сама Аддамс предпочитала не обременять себя никакими длительными связями, как дружескими, так и интимными. После того, как она решительно переступила порог Невермора в последний раз, её скудная способность испытывать эмоции словно атрофировалась окончательно. Будто сердце, едва успев ожить, покрылось коркой льда, сравнимой по толщине с арктическими ледниками в зоне вечной мерзлоты.
Ценой титанических усилий — вереницы бессонных ночей, сотен ночных кошмаров, множества напечатанных, но неотправленных сообщений — ей наконец удалось вытравить из сердца жалкий росток ненужных чувств.
И это, несомненно, пошло исключительно на пользу. Оказавшись в Италии, она снова смогла писать, наконец обретя в этом смысл жизни — пусть и какой-то половинчатый, уродливо-неполноценный, словно экспонат мутанта из анатомического музея.
Но все же смысл.
Подсознательно Уэнсдэй долгое время избегала перспективы вернуться в Америку — и не только потому, что просторная квартира к северу от исторического центра Милана стала ей настоящим домом. Её личным монохромным царством посреди окружающего буйства раздражающей красочности.
Но все же основная причина была иной.
Она… боялась.
Боялась, что железное самообладание, вновь обретенное неимоверными усилиями, может дать трещину. Пока их с Ксавье разделяло более восьми тысяч километров безликих гор и равнин, сотни однообразно-шумных городов и синяя бездна Атлантики, ей было гораздо легче. Уэнсдэй могла спокойно выходить из дома, не опасаясь случайно столкнуться с ним на улице.
Но похоже, какая-то крошечная часть очерствевшего сердца с парадоксальной настойчивостью желала именно этого.
Иначе как объяснить, что, едва напечатав последнюю точку в последней главе, она сразу же отправила черновик книги именно в американское издательство?
Увы, у неё нет четкого ответа на этот вопрос.
Как и на великое множество других, касающихся их неизлечимо больных… отношений.
Долгожданное освобождение почему-то не принесло сопутствующего облегчения.
Очередной необъяснимый парадокс.
Презентация скучна и слишком затянута.
Аддамс отвечает на банальнейшие вопросы публики с обыкновенным тотальным безразличием, выискивая глазами в пестрой толпе своего литературного агента.
Куда только запропастился этот скользкий тип в идеально отглаженном костюмчике?
Жаль, что в её контракте с издательством на одной из первых страниц есть пункт мелкими буквами о недопустимости физического насилия по отношению к его представителям. Издатели категорично настояли на изменениях в контракте после того, как она швырнула нож для бумаг в прошлого редактора, пытающегося заставить её набело переписать образ возлюбленного Вайпер. Резонные возражения Уэнсдэй о том, что она даже не попала — только потому что намеренно прицелилась на сантиметр выше его уха, иначе в Харпер Коллинз{?}[Одно из крупнейших издательств в США.] появилась бы открытая вакансия — совершенно ничем не помогли. И она была вынуждена поставить размашистую подпись в конце внушительного талмуда.
А теперь чертов недоумок благополучно растворился в толпе и толку от него едва ли больше, чем от чёрной гелевой ручки в её руке. Аддамс едва сдерживает нарастающее желание закатить глаза — пункт о благопристойном моральном облике тоже есть в контракте — и усилием воли заставляет себя сосредоточиться на очередном глупом вопросе.
Нет, она не проецирует образ Вайпер на себя.
Нет, персонажи не имеют реальных прототипов.
Да, она планирует серию романов.
Да, она очень довольна, что сумела добиться колоссального успеха в столь юном возрасте.
Наконец пресс-конференция подходит к концу, и шумная толпа поклонников выстраивается нестройным рядом, намереваясь получить автограф.
Oh merda.
Уэнсдэй понимает, что вернуться в отель сможет ещё нескоро — пестрая вереница растянулась практически до дверей. Она машинально делает большой глоток эспрессо из крафтового стаканчика — пожалуй, стоило бы плеснуть туда виски.
И утомленно потирает переносицу.
Так и не сумела отучить себя неосознанно копировать этот проклятый жест.
Словно на автопилоте, Аддамс оставляет подпись за подписью на первой странице книги в темной мрачной обложке, ещё пахнущей типографской краской. Она практически не поднимает головы, лишь иногда бросает краткий взгляд на лежащий рядом телефон. Обратный билет в Италию куплен на самый поздний вечерний рейс, но нужно ещё успеть доехать до отеля, чтобы принять душ и смыть с себя изрядно накопившуюся усталость. К большому облегчению, родители с поразительным пониманием отнеслись к её решению не задерживаться в штатах. Но пообещали, что непременно приедут на день благодарения — такой компромисс её вполне устроил.
Очередная раскрытая книга ложится на стол перед ней, но протянувший её человек не спешит называть свое имя.
Уэнсдэй совершенно не хочет поднимать голову, чтобы лицезреть очередное восторженное лицо.
Но молчание затягивается.
Она ощущает раздражение.
— Как подписать? — недовольно цедит Аддамс сквозь зубы, занося ручку над хрустящей страницей. С кончика гелевого стержня срывается крохотная капелька чернил, нарушая идеальную белизну бумажного листа.
— Может быть… Человеку, которого ты однажды бросила?
Конечно, рука дрогнула.
Не могла не дрогнуть.
На листке остаётся размашистая чёрная полоса.
Уэнсдэй резко вскидывает голову.
Ксавье стоит прямо перед ней, небрежно сунув руки в карманы широких темных джинсов. Пристальный взгляд широко распахнувшихся угольных глаз скользит по его высокой фигуре, отмечая множество значительных изменений.
Конечно, он изменился.
Прошло почти три года.
Прекрати так таращиться, чертова ты идиотка.
Но она не может прекратить.
Каштановые пряди стали немного короче, но все же собраны в привычный пучок — правда теперь он расположен