— так же, как они не видят меня, хотя порой и замечают следы моих стоп на снегу. Это исследователи: из тех, что пробираются всюду и лезут на горы, на самом деле не восходя никуда. Твой же случай иной: всю ночь ты будешь бороться со мной. Я — Ангел Иакова, и только я могу провести тебя».

Перепуганный до смерти, всю ночь я боролся с Ангелом.

IV. Вечер второй. Последний цветок

Я не мог найти ключ, и, усевшись так же, снова старался возвратиться во времени в Долину богов. Снова я чувствовал дрожь, обморочные мороки и ощущение холода в позвоночнике. Потом я оказался парализован, пойман, как узник меж двух вселенных в моменте чистой пустоты и наивысшей муки. Я знал, что зашел слишком далеко, и вернуться уже не смогу. Я знал, что если не найду пути наружу, или ключа, то потеряюсь навсегда и умру. Я уже не управлял происходившим действом, и оказался совершенно обездвижен за пределами мира, пойманный обморочным состоянием непреодолимой силы, и не имея возможности вернуться в свое тело, хотя и не будучи на самом деле вовне его. Пришло то, чего я так боялся. Я уже не мог положиться на себя, но понимал, что сейчас я — просто проекция судьбы, и не могу ничего, кроме как ждать ее исполнения. Ключ казался потерянным навсегда, я не мог вспомнить, как открыл дверь прежде.

В какой–то момент я захотел убедить себя, что слышу голос и внимаю мыслям, произнесенным кем–то другим. Я знал, что со мной был кто–то еще, и хотел увериться в этом, хотя и не видел никого. И я заговорил сам себе, будто слушая другой голос — то, что всегда говорила она в этот момент в моих мечтах. И хотя говорил я сам, я убедил себя, что это не так. Так что она, или я, тогда сказали:

«Смотри на этот цветок, в моей руке перед тобой. Прыгай же, ныряй в него и останься там, пока ты не умер!».

И я прыгнул, избавившись от себя и войдя в цветок. Наконец я нашел ключ и был свободен!

Наконец я вышел из самого себя, и видел свое недвижное, бледное тело, сидевшее в эбеновом кресле, будто мертвец. Она же стояла передо мной, а я был в цветке в ее руке. «Однажды я научила тебя, как смотреть на цветы, а теперь научу, как слушать их. Ведь это твои собственные цветы — внутри тебя всегда был сад. Давай же пойдем в сад и будем слушать их музыку».

И вскоре я начал слышать космическую музыку, которая была не чем иным, как музыкой моих собственных цветов, лотосов моего сада. Всё завибрировало им в унисон, и вместе с ней я прыгал от цветка к цветку, с лепестка на лепесток. Мы отправлялись очень глубоко и очень высоко, и хотя мы держались за руки, я знал, что в ее руке — цветок, а в нём — я.

V. Вечер третий. Мистическая смерть

Теперь мы подошли к точке переживания последнего невообразимого несчастья, в котором всё утонуло в волнах нашего последнего расставания. Она преобразилась, и поскольку я был в ее руке, внутри цветка, я вдруг стал видеть, как она подняла руку, чтобы вдохнуть аромат — ее голова была огромна, обретала гигантские размеры, и казалась больше мира. А потом она положила цветок в рот, и меня разорвало в клочья ее зубами — осталась только легко усваиваемая кашица, съедобная, как семена лотоса.

Была суббота, и я был убит любовью.

VI. Пустота

Одно из моих эго умерло. Всё, что было во мне неважного, было изгнано, а остальное растворилось в теле любовницы. Значит, произошло убийство — но с ним и свадьба. Но я был там, как и раньше: с моей мертвой спутницей в Долине цветов. Мы стали одного роста, но изменились. Я спросил: «Почему у тебя такие большие глаза?».

А она ответила: «Чтобы лучше видеть тебя ими, дорогой».

И я спросил: «Почему у тебя такие большие уши?».

И она ответила: «Чтобы лучше слышать тебя ими, дорогой». А потом, немного спустя, она пошла по заснеженной тропе. Оглянувшись, она остановилась и сказала: «С этого момента тебе придется идти одному. Я могу быть с тобой только до этой черты». А потом она улыбнулась — и я улыбнулся в ответ. Между нами не было ни малейшей печали.

Медленно я стал подниматься, и наконец, посреди высоких гор, нашел то, что искал так долго. И мне открылось, насколько всё было просто, и насколько отлично от всего, что я описал в этой книге. Меня переполнило желание объяснить это всё, но в этот момент появился Брат безмолвия, Сунья Бхаи, который на самом деле — Пустота. Он приложил палец к губам и сказал: «Тсс! Тсс! Пришел конец! Отныне ты должен жить в Безмолвии…».