каких-то своих, только ей одной ведомых, целей. Всё тело горело, из глаз, казалось, бегут не слёзы, а сочится жидкое пламя. И я закричала бы от боли и страха, но не могла сделать даже этого. Перед глазами начали мелькать руны и картины из чьей-то чужой, не моей жизни, а может и множества жизней. Но все они заканчивались пожирающим тела и души пламенем, которое врывалось в моё сознание, как и бегущий по венам огонь.

Крики, рвущие сердце крики тех, кого поглотил огонь. Они врывались в мой мозг и оставались там, будто мои собственные. Всё перемешалось, воспоминания о том, как я гибну в огне множество раз, сводили с ума, но и заставляли сознание оставаться чистым, не позволяя погрузиться в небытие. Лижущие душу языки пламени окрашивали всё в кроваво-красные цвета, и в какой-то момент мне показалось, что я тону в крови… или в огне.

Вдруг всё пропало, посреди пустоты существовал только тонкий канат, по которому мне предстояло пройти в стремительном танце жизни. И я легко шагнула на этот канат. Вокруг взметнулось пламя и слова, сказанные вроде бы мне и в то же время произнесённые мной же "Кровь будет смыта огнём. Он поглотит боль и подарит новую…".

Всё прекратилось так же стремительно, как и началось. Надо мной стояла Вадома, прижимая к груди закрытую гриморию, и с осуждением смотрела на меня сверху вниз. А я так и не услышала окончание пророчества.

Она не сказала ни слова, молча развернулась и ушла в наш вагончик. А для меня её молчаливое осуждение было больнее пощёчины. Ведь Вадома знает, что съедает мою душу и почему я так поступила. Но она безжалостно отняла надежду быть отомщённой, просто выдернув из моих рук книгу, которая открылась передо мной, не перед ней. Может это просто зависть, нежелание мириться с тем, что, даже прожив такую длинную жизнь, она не заслужила права быть посвящённой?

Обида разгорелась злостью. Сейчас я перестану себя жалеть, встану, пойду и заберу у старухи гриморию. Она не достойна владеть тем, чего не в силах постичь, а я достойна!

По мере приближения к становищу, ощущение опасности всё возрастало, придавая мне уверенности в том, что все эти люди враги. Они все завидовали мне, но боялись, поэтому и улыбались каждый день на протяжении нескольких лет, восхищались и ненавидели одновременно. Но теперь я увидела их жалкие сущности, они тоже не достойны! В этот раз моё приближение не осталось незамеченным, все животные всполошились и подняли оглушающий шум. Кони фыркали, вставали на дыбы и щерили на меня свои большие квадратные зубы, попугай пронзительно кричал и мотал головой как умалишённый, а звезда нашего балагана – дикий чёрный кот, просто взбесился, он шипел и бросался на прутья клетки, сверкая на меня своими жёлтыми голодными глазами. Когда я поравнялась с клеткой, не удержалась, повернулась к обозлённому хищнику и, усмехаясь, проговорила:

- Ещё вчера ты ел из моих рук. Такой же лживый трус, как и твои хозяева!

Кот зашипел и с новыми силами бросился на решётку грудью. Клетка дрогнула, звякнул, слетая с петель, засов и большой, лоснящийся в лучах восходящего солнца, зверь бросился прямо на меня.

- Ширан, стой! Нельзя! – закричал выскочивший из своего вагончика Ронияк, но кот уже свалил меня с ног и впился в плечо мёртвой хваткой.

А я даже боли не почувствовала, только дикий животный азарт охотника. Схватила Ширана за ухо и впилась ногтём большого пальца в глаз. Кот заверещал, выпуская моё плечо, и наотмашь резанул острыми когтями по руке.

А потом всё заволокло едким, удушливым дымом. Ширан зафыркал и отступил, пропадая в жёлтом дыму. Сквозь кашель и хриплое дыхание я слышала чьё-то бормотание и шорох шагов, будто кто-то ходит по кругу, но не приближается. Уже теряя сознание от нехватки воздуха увидела в рассеивающемся дыму склоняющихся надо мной Вадому и Зарию с дотлевающими пучками шалфея вперемешку с молодой полынью.

 

В горле першило, всё тело болело, особенно правое плечо и левая рука. С трудом открыла глаза и осмотрелась – я находилась в своём вагончике, на своей же постели и никак не могла понять, что произошло. Помнила, что всю ночь мучили кошмары, после них я всегда чувствовала себя разбитой, но не настолько же. Постепенно начали приходить смутные воспоминания о том, как решилась взять старую гриморию Вадомы, как ушла подальше от становища и открыла книгу, а дальше ничего. Полная пустота и липкое чувство вины, ощущение, что сделала что-то неправильное и непоправимое. Попыталась встать, и не смогла! Руки и ноги были привязаны к вбитым в стены вагончика крюкам, а рядом с кроватью стояла и исходила вонючим дымом чашка с тлеющими травами. Да что происходит? Вадома сошла с ума и решила провести надо мной какой-то обряд? Но она же говорила, что отреклась от пути шувани и никогда не вернётся к прежней жизни. И что мне теперь делать? Позвать на помощь?

Попыталась закричать, но из саднящего горла вырвался только булькающий хрип. И мне стало очень страшно от пришедшей в голову ужасающей мысли – а что, если на наш балаган напали охотники на ведьм и каким-то образом узнали о моём происхождении? И теперь меня сожгут на костре, как маму! В панике начала дёргать руками и ногами, в надежде порвать верёвки, или хотябы расшатать крюки.

- Тихо, тихо, папуша. Успокойся, всё будет хорошо, – проскрежетала Вадома, входя в вагончик. – Я помогу тебе, глупая. Раны затянутся, а чернота покинет твоё тело. Дэвэл мне помоги, я этого не хотела, – приговаривала цыганка, подсыпая трав в чашку и нашёптывая какие-то цыганские заговоры.

Она подошла, протянула рука и попыталась погладить меня по щеке. Я вздрогнула от прикосновения холодных шершавых пальцев и отпрянула, вывернув привязанную руку. Плечо запульсировало от резкой боли, и я буквально почувствовала, как по коже потекли горячие струйки крови.

- Что же ты с собой делаешь, папуша! – всплеснула руками Вадома и, схватив какие-то тряпки, не обращая внимания на хриплые протесты, туго перетянула рану, о происхождении которой я даже не догадывалась.

- Что происходит? – прошептала я, обессилив от боли и страха.

- Всё наладится, мы всё исправим, – приговаривала цыганка, поправляя тёплый цветастый платок, которым укрыла меня.

- Отвяжи, – взмолилась я, чувствуя, как из глаз бегут крупные слёзы, стекая по вискам в волосы и уши.

- Не могу, папуша, я не знаю, на что ты теперь способна. Да и ты ли это? – грустно ответила Вадома.

- Не называй меня папуша, старая шувани, ненавижу это слово!

Неужели это произнесла я? И ведь даже голос появился, несмотря на хрипоту.

- Вот видишь, нам нужно вернуть ило в барунэ и тогда всё наладится, –