увязший в ремонте здания нашего будущего ресторана, ни Ксения Вацлавовна с Аликой из Португалии, куда мы должны прилететь через две недели, ни Ринат, ни Сонька, ни бабушка. Со всеми ними мы созвонимся завтра. Или послезавтра. Сейчас наше время — только наше.

Войдя в бунгало, Антон задвигает дверь, кладет мобильник на столик и жмет кнопку на пульте. Стеклянные стены автоматически закрываются шторами, утаивая нас от всего внешнего мира. Мы остаемся вдвоем.

Не спуская с меня глаз, Антон снимает рубашку и, неспешно приближаясь, ослабляет ремень брюк. С трудом сдерживается, чтобы не напасть. Боится спугнуть меня. Нависает сверху, руками продавливая матрас, и прокладывает дорожку поцелуев от шеи к пояснице. Зубами хватается за трусики и тянет их вниз, обжигая мои бедра шелковым кружевом.

Едва белый комочек летит в сторону, как мощные руки переворачивают меня на спину и подминают под грузное тело, подкачавшееся за шесть недель еще сильнее. Антон убегал в тренажерку всякий раз, когда возбуждался. А случалось это часто.

Чувствуя себя кусочком сахара, тающего в кипятке, прикусываю губу и ладонями веду по твердой мужской груди. Этот психопат наколол мое имя с левой стороны и дату нашей встречи. С правой клянется наколоть имя нашей будущей дочери и день ее рождения. А пацаны, говорит, обойдутся. Все до смешного распланировал. Но кажется, я уже привыкла, что ему периодически сносит крышу. Меня и саму это заводит.

— Теперь-то ты возьмешь то, что тебе полагается? — улыбаюсь зазывающе.

— Теперь — да. Потому что теперь оно мне по закону полагается, — произносит гордо и довольно, опускаясь за поцелуем.

Пленяя мои губы, расстегивает ремень, вытягивает из петель и, отстранившись, встает на колени.

— Ты мне доверяешь, Рина?

Странный вопрос. Будоражащий воображение и пугающий.

— Нет, — затеваю игру.

— Отлично!

Он берет мои запястья, обматывает этим ремнем, не туго, но без возможности высвободиться, и подтягивает меня к изголовью, где пристегивает руки над головой. Дергает, убеждаясь, что не выберусь, и сползает ниже. Скалится в ожидании задуманного. Упивается моей мелкой дрожью. Но я трясусь не от страха. От долгожданного предвкушения отдаться мужчине, для которого я ценнее всего на свете.

Он снимает брюки, обходит кровать и нависает надо мной, взглядом цепляясь за те точки, ласки которых доводят меня до припадков. Антон их уже отлично знает. Не раз издевался надо мной и доводил до слез. Сама не знаю, почему рыдаю, когда мне хорошо с ним. От счастья, наверное.

Дразняще целует мои губы, скользит языком по шее, заводит ласками грудь, посасывая и покусывая соски. Накрывает поцелуями живот, оставляя дорожки из выжженных его сбитым дыханием следов. Рисует губами овал вокруг пупка и, резко раздвинув и запрокинув мои ноги на свои плечи, переключается на внутреннюю часть бедер. Целует и полизывает, спускаясь все ниже, дыша все чаще, дрожа сильнее и доводя меня до протяжных писков.

— Анто-о-он… — молю я, выгибаясь ему навстречу, подставляя его губам себя, требуя потушить разрастающийся пожар.

Его поцелуи плавно перемещаются на гладкую, нежную кожу моих девственных складок. Губы, мягкие и горячие, касаются меня там, куда еще вчера Антон отказывался даже заглядывать, чтобы ненароком не нарушить данное себе и мне слово. Он глухо порыкивает, становясь алчнее и напористее. Вытворяет такой разврат, какой даже с губами ни разу не пробовал. Превращая мою дрожь в болезненные конвульсии, а писк в стоны и рыхлые крики.

Я натягиваю ремень в желании опустить руки и залезть пальцами в его волосы. Сжать его голову, велеть ускориться и углубиться и не отпускать его, пока он не наверстает полтора месяца дурацкого принципиального поста.

Чувствую, как его раскаленный язык проникает в меня. Неглубоко, но искушающе. Разогревая меня до предела. Охмеляя сильнее полета и вина. Вылизывает, пока я не начинаю пульсировать, как самка весной в поисках самца.

Плавно завершает свои дикие ласки и тем же путем поцелуев возвращается к моим губам.

— Ты приторнее меда, Рина, — шепчет хрипло и пьяно. Проделывает то же самое с моим ртом, заводя еще сильнее и заставляя почувствовать себя на грани смерти, даже не обморока.

Дрожащей рукой освобождается от трусов и, запрокинув одну мою ногу за свое бедро, медленно толкается в тугое лоно.

Я напрягаюсь, потому что это далеко не язык. Меня обуревает страх, что я сейчас лопну, порвусь на куски.

Прикусив Антона за губу, испуганно смотрю в его глаза и постукиваю зубами.

— Тише, сладкая моя. — Он освобождает мои руки, позволив ногтями впиться в его спину. Целует меня, продолжая свое законное вторжение и нашептывая: — Сейчас будет хорошо… Еще чуть-чуть… Люблю тебя… Больше жизни…

Наконец меня пронзает ощущением бесконечного счастья и полета к самим небесам. Я выдыхаю, откинувшись на подушку и, прикрыв глаза, расплываюсь в блаженной улыбке. Секунда боли и страха того стоила. Теперь каждое движение, каждый толчок приносит дозу растущего кайфа.

Я утопаю в мягкости матраса, держась за Антона, как за спасательный круг. Отдаюсь ему целиком и полностью. Доверяю каждой клеточкой тела. Не боюсь. Жажду. Желаю. Люблю. И снова плачу, когда мы добираемся до финала, в объятиях друг друга.

Перестаю чувствовать тело и мыслить. Сквозь звон слушаю бешеное биение его сердца и цвету. С этой минуты я женщина и жена Антона Громова.

— Еще хочу, — толком не отдышавшись, говорит он.

— Так что же тебе мешает пойти на второй заход? — Кончиком носа трусь о его нос, обвивая его шею руками.

— Ты не выспишься.

— Я сюда не спать прилетела, милый.

— Учти, я могу работать на износ.

— Вперед, — улыбаюсь ему в губы. — Я на все согласна.

Наверное, мы уснем утром, под убаюкивающий шелест моря…

Конец