Сергей Соломатин Орос. Часть первая

Орос

Часть первая

Дело не в дорогах,

которые мы выбираем,

а в том, что внутри нас

заставляет выбирать

нас наши дороги.

О.Генри

1.

Мы лежали на траве, молча вглядываясь в звёздное небо. Прохлада весенней ночи мягко покусывала нас за локти и коленки. Пора было уже идти по домам, но в такие моменты не хотелось ничего, кроме как неподвижно лежать и безотрывно смотреть на громаду открывающейся перед глазами Вселенной. Мысли о предстоящей через пару месяцев поездке не давали мне покоя.

– Слушай, а поехали со мной?! – сказал я.

– Зачем? – Василич повернул ко мне своё простое, но полное в эту минуту туманных мечтаний, лицо.

– Ну, поступишь там в городе в какой-нибудь институт, будешь изучать звёзды, раз они тебе так нравятся.

Василич усмехнулся и молча несколько секунд продолжал вглядываться в черноту ночного купола, оставив вместо ответа на лице лишь снисходительную улыбку.

– Нет. Не хочу. Мне на них и смотреть достаточно, – сказал он после своего задумчивого молчания.

– Разве не интересно тебе? Ведь так красиво! Интересно же изучать то, что нравится.

– Именно, что красиво. А красота со знанием какое родство имеют?! И от того, что я буду о них больше знать, они красивее не станут!

Василич помолчал несколько секунд, глядя в испещрённую будто сахаром пустоту ночного неба.

– Я про Люську свою тоже сначала так думал, – продолжил он. – Мол, вот бы узнать её получше, ведь такая красивая!.. А теперь вот думаю, что лучше б просто так на неё и любовался со стороны до сих пор. Она бы и до сих пор для меня была самая красивая. Мне кажется, красивым что-либо делает в том числе неизвестность. Загадка, понимаешь?..

– А сейчас-то что? Вроде ведь и уродства не прибавилось у неё…

– Да, не прибавилось с виду-то. А вот узнал я её получше, и все её недостатки стали мне вдруг глаза мозолить. С виду-то и не видать ничего, на красоте не сказывается, но как вспомнишь характер её стервозный, так и красота будто затмевается вся, и смотреть на эту её "красоту" уже и не хочется.

– А всё равно, статная она у тебя баба! И ей, кстати, в городе жить было бы интереснее…

– Да мне б вот если б кого-нибудь не такого статного, а чтоб лучше лежала б вот так вот рядом со мной здесь ночью и звёздам дивилась бы. А то ведь одни цацки на уме, да тряпки… А насчёт жизни в городе, это ты не прав. Ей лучше быть королевой на селе, чем посредственностью среди равных. Ведь в городе её сразу другие заслонят, которые кроме красоты ещё и мозги какие-никакие имеют, да опыт.

Василич отвернулся, пытаясь даже в темноте скрыть своё отвращение.

– Она у тебя даже на Памелу Андерсон похожа, – усмехнулся я.

– На кого?

– Ну, голливудская актриса такая. Фигуристая, как твоя.

– Эх, ты… Фигуристая. Не в фигуре дело, когда о красоте толкуешь. Ну ничего, повзрослеешь, поймёшь.

Мы долгое время потом сидели молча, наслаждаясь тишиной. Я даже закрыл глаза, пытаясь представить себя в абсолютной пустоте ночного пространства, где нет ничего и никого, кроме меня. Поскрипывал лишь скворечник, раскачиваясь на своём деревянном шесте от лёгкого ветерка. Я открыл глаза и наблюдал за ним, пытаясь втиснуть его в своё опустевшее внутреннее пространство. На фоне звёздного неба он казался чем-то нереальным, будто пририсованным в фоторедакторе к идиллической картине вселенской пустоты. Он объединял два мира: огромный изначальный неизвестный мир Космоса, и такой до боли знакомый мир, созданный руками и гением человека; мир искусственный, неестественный по своей сути, и мир таинственный, почти не реальный для человека, и потому безумно прекрасный.

– Я просто думаю, – прервал мои ментальные практики Василич, – что чем меньше ты знаешь о чём-то, тем более это что-то кажется тебе прекрасным. Поэтому и боюсь я про звёзды читать. Они мне в своей неизвестности возможно только прекрасными видятся, а как начну их изучать, так и станут они для меня лишь частицей научного знания, лишённого этой самой притягательной неизвестности. И смотреть на них для меня уже будет не таинством, а практической обыденностью. Получается, что чем меньше ты знаешь о чём-то, тем оно прекраснее тебе кажется.

– Вот это ты красиво сказал, – ошарашенно произнёс я, пытаясь разглядеть серьёзное в тот момент лицо моего друга. Я не видел его, но знал, что сейчас он серьёзен. На подобные темы он шутить не умел.

Иногда Василич будто сбрасывал с себя маску деревенского простака и превращался в какого-то профессора, умеющего складывать слова в такие предложения, какими не могли разговаривать даже учителя в нашей школе. Я не понял смысла сказанного, но красота формулировки убедила меня в правдивости этого.

– Счастье иногда проявляет себя в форме невежества, – сказал Василич, продолжая смотреть на небо.

Я задумался ненадолго, а потом решил перевести разговор на другую тему.

– А я вот всё думаю, что такое это счастье… Все талдычат про него невесть что, а никто так точно и не знают, о чём говорят.

– Ну, счастье – это, наверное, когда ты всем доволен, – ответил Василич, и я будто услышал, как он улыбается.

– Да так-то я себе представляю, что это такое. Я вот чего думаю… слово-то для всех одно, а ведь для каждого оно по-разному звучит, да и значит совершенно разные вещи. Как же тогда все люди могут прийти в конечном итоге к одному и тому же счастью?!

Василич задумался немного, потом ответил:

– Так может и весь смысл в том, что все к своему счастью идут. Не бывает, по-моему, коллективного счастья. Коллективным бывает только помешательство.

– А вот ты счастлив, Василич?

– Я думаю, Колька, что счастлив, – мне показалось, что он ответил неуверенно. – Я всем своим доволен, да и лишнего мне не надо. Думаю, что всё, что нужно для счастья, у меня в наличии имеется.

– Ну, а как же, ты говорил, что с Люськой у тебя не лады?.. Ругаетесь, ссоритесь, интереса друг к другу не проявляете.

– А вот это, вообще-то, не твоё дело, Николай! – обиженным голосом ответил Василич.

– Ну, извини… – промямлил я и замолчал.

– Да ладно, – смягчился он через несколько секунд и ткнул меня кулаком в плечо. – Сам рассказал, сам и виноват. Это ты извини, что нагрубил. Волнует меня эта тема, только вот не думаю, что распространяться об этом следует кому-нибудь. Личные дела, они на то и личные, что знать о них должны только две личности. Хотя иногда так хочется кому-нибудь всё рассказать. Но ты не думай, Коль, что эти невзгоды не позволяют мне получать удовольствие от жизни. Ведь в этом и весь смысл: на фоне таких вот временных тёмных трудностей всегда потом отчётливее видны светлые моменты.

Василич встал, чтобы