полуаршинной длины стеблями, на металлической подставке — чайник. Вечером всего этого не было. Шатохин притронулся к чайнику: горячий, недавно вскипел.

Есть пока не хотелось. Чаю бы, пожалуй, выпил. «Попозже», — сказал он себе вслух и вышел из избы.

Хозяйку он увидел в огороде. Около бревенчатой кособокой баньки с земляной крышей высилась огуречная грядка. Хозяйка возилась на ней.

— Здравствуй, Мария! — поприветствовал с крыльца Шатохин.

Старой охотнице нравилось, когда ее называли по имени, не добавляя ее сложного и не подходящего в сочетании к русскому имени отчества. Шатохин уловил эту слабинку и вставлял в обращение к ней чуть ли не в каждую фразу «Мария».

— Здравствуй, — отозвалась она. Ее низенькая сухая фигурка, точь-в-точь как у девочки-подростка, медленно выпрямилась.

— Я скоро вернусь, Мария! — сказал он, жестом показывая, что идет на речку умыться.

На ее темном в обильных морщинках лице появилась улыбка. Она согласно закивала.

От избы старой таежницы михеевский домик стоял через один. Можно было бы зайти сейчас. Сквозь сон, когда светало, Шатохин слышал тарахтенье моторки, мужские голоса. Наверняка Михеев, за которым он посылал карнауховского сына Федьку, приехал. Выйдя за калитку, Шатохин поколебался: «Может, сразу зайти?» Махнул рукой: «Успеется, минуты ничего не решают». И отправился к реке.

Неширокая с заросшими пихтачом покатыми берегами река вся лучилась в этот погожий утренний час. В незамутненном быстром потоке просматривался каждый окатыш, каждый выступ на каменистом дне. Наклонившись с мосточка, Шатохин умылся холодной, сводящей пальцы водой. Вытирая лицо носовым платком, вгляделся в противоположный берег. Там, где раскинулся поселок, лес был вырублен подчистую, а вот к левому берегу, чуть ли не к самой кромке воды, подступала густая хвойная поросль. В местечке наискосок от мостика была небольшая плешина, и там валялись две неперевернутые лодки.

Шатохин покосился на близкую брусовую стену склада-магазина, покачал головой. Мало того, что поселок невелик, всего двадцать два двора, так чья-то умная голова додумалась построить склад для таких ценностей на отшибе. Не обидно бы еще, если бы строили склад в ветхозаветные времена, а то ведь недавно, семи лет не минуло. Тут и подходящего момента особо выбирать не нужно. Когда поселок опустеет, на папоротник или рыбу люди отправятся, и хозяйничай в магазине и на складе. Хоть бы уж лайку к дверям догадались привязать, вон по поселку их без толку сколько бродит... Он вчера, прилетев в Черданск с оперативной группой, удивлялся, как раньше никто не соблазнился: и замки, к которым трех ключей из связки не надо пробовать, и охрана, и само месторасположение склада — все на чистую совесть людскую да на отдаленность рассчитано. Однако вчера он был настроен куда боевее. Он не думал, что дело окажется легким, но хотя бы на малейшую зацепочку надеялся. Не тут-то было. Никаких следов. Ни внутри, ни снаружи. И гордость районного розыска редкой не только для здешних мест породы ротвейлеров пес Хан суетливо покрутился по складу, держа морду кверху, и, выскользнув на крыльцо, застыл, к удовольствию наблюдавших за ним с почтительного расстояния лаек. «Пол чем-то полит, запах отбивает», — сказал сержант-кинолог Бахарев.

Зря Шатохин надеялся что-нибудь узнать с помощью Анны Михеевой. У нее хватило сил толково объяснить радисту, как все произошло, а потом она слегла в постель от потрясения. Говорить долго с ней невозможно, состояние такое — в пору вызывать санитарный самолет. Да нового ей и нечего добавить. Как, впрочем, и другим поселковым женщинам.

Подводя к полуночи итог, Шатохин мог с грустью констатировать, что не продвинулся в поисках ни на сантиметр. Он не переставал верить в успех, но дело уже казалось запутанным. Уж коли те, кто украл меха, сумели замести следы, то и дальше у них все хорошо рассчитано.

И вот сейчас, стоя на мосточке, щурясь от слепящего солнца, он старался вникнуть в эти расчеты.

Увлеченный своими мыслями, он не заметил, как сзади подошли. Обернулся на короткое покашливание. Перед ним стоял худой высокий мужчина средних лет в поношенном сером костюме, в рыбацких броднях со спущенными раструбами. Обветренное остроносое лицо было хмурым.

— Михеев я... — сказал мужчина, когда взгляды их встретились. — Приехал вот...

— Понятно... — Шатохин покивал сдержанно. Мыслями переключаясь на собеседника, сошел с мосточка, медленно направился вверх, к складу. Михеев на полшага позади — следом.

— Как жена? — спросил Шатохин, садясь на ступеньку крыльца.

— Плачет. Чего хорошего... — буркнул Михеев.

— Говорила жена, что осталось?

Михеев кивнул, косясь на опечатанную дверь склада, заговорил не сразу:

— Самые дорогие забрали. Четыреста двадцать шкурок. Соболя и лису в основном. Норки немного... Из сейфа денег пять семьсот.

— Ключ-то от сейфа почему не клали подальше?

— А меха висели, не деньги? — вопросом ответил приемщик.

— В сейфе живые деньги.

— И эти живые, — не захотел согласиться Михеев. Он не был трусоват, понимал, что вина его и особенно жены не убавится ни на йоту, независимо от того, будет он поддакивать сотруднику милиции или спорить с ним.

«Хорошо, в данный момент не принципиально», — подумал Шатохин, спросил:

— Почему меха на складе оказались? Когда сдавать положено?

— Из края в район когда приезжают, и от нас забирают.

— И когда обычно?

— По-разному. И весной бывает, и до осени тянется иногда. В прошлом году, как орляк заготовили, вместе с ним и меха вывезли.

— И не портятся?

— Шкурки-то? — Михеев переступил с ноги на ногу. — Что им сделается? Обезжирены поди. Лишь бы моль не пожрала.

— В поселке все знают, что меха не вывезены?

— Тут все всё знают, — усмехнулся Михеев.

— А в районе? Когда долго не забирают шкурки, не требуете, чтобы приезжали? По рации, скажем, с начальством насчет мехов не говорили?

— Нет. Зачем? — удивление мелькнуло в глазах у Михеева. Это удивление выразило куда больше, нежели хотел сказать приемщик. Он привык верить, был искренне убежден, что любой поступок, распоряжение начальства продиктованы здравым смыслом и заботой о деле, и не допускал мысли о чьей-то нерасторопности, о головотяпстве. А оставлять на долгое хранение в глухомани в избушке с дверью едва не на подпорочке ценностей на добрую сотню тысяч рублей и думать, что никто не позарится, не соблазнится — это ли не головотяпство? Если не больше.

Конечно, и спрашивать Михеева лишнее. Раз меха тут лежат, какой секрет. Подавив раздражение, приемщик-то ни при чем, Шатохин спросил:

— А про папоротник,