Нья.
Официант пока ничего не говорил, но чувствовалось, что он уже выходит из оцепенения.
— С вас восемьсот франков.
— Ого! — встревоженно сказал Петер Нья.
— Я угощаю! — сказала шлюха, доставая тысячу франков из своей элегантной красной кожаной сумки. — Сдачи не надо, — сказала она, обращаясь к официанту.
— Благодарю, — ответил тот. — А что прикажете делать с этим? — Он с отвращением указал на кота.
Струйка мятной настойки стекала по кошачьей шерсти, образуя замысловатый рисунок.
— Бедняжка! — всхлипнула шлюха.
— Не оставляй его здесь, — сказала сестра Петеру Нья. — Нужно что-то придумать.
— Он пил как лошадь! — сказал Петер Нья. — До чего глупо. Но теперь поздно об этом говорить.
Шум Ниагары, служивший с момента ухода американцев звуковым оформлением сцены, вдруг прекратился. Они разом встали и подошли к остальным.
— Коньяку! — потребовал первый.
— Баиньки, мой мальчик, пошли спать. — И она обняла обоих американцев за плечи. — Извините, господа, я должна пойти уложить своих малышей. А котика все-таки жалко. И вечер так славно начался…
— До свидания, мадам, — сказала сестра Петера Нья.
Человек в тапочках соболезнующе похлопал Петера Нья по плечу, огорченно покачал головой и вышел на цыпочках, не проронив ни слова.
Официанту явно хотелось спать.
— Что мы будем с ним делать? — спросил Петер Нья. Сестра ничего не ответила.
Тогда Петер Нья завернул кота в свою куртку, и они вышли. Было холодно и темно. В небе одна за другой загорались звезды. Колокола церквей исполнили траурный марш Шопена, оповещая жителей города, что час ночи уже пробил. Дул резкий ветер, и было трудно идти. Брат и сестра добрались до угла. У их ног зиял черный люк, жадно поджидая добычу. Петер Нья развернул куртку. Он осторожно вынул уже совсем окоченевший труп кота, а сестра молча погладила его. Медленно, словно нехотя, кот исчез в водостоке. Раздался всплеск — яма, удовлетворенно хмыкнув, проглотила добычу.