Людовиновки тебе, ни Степановки с Федоровкой, не говоря уже о живописных развалинах двух особняков. Живи в пустоте.

Нет, я знал, что в других местах ‒ свои достопримечательности, и не хуже наших. Только никакой связи с ними не ощущал.

Шоферы с автобазы, возившие в Крупяновку арматуру с литейно-механического и колхозные удобрения и зерно, тоже пожимали плечами. Ничего сногсшибательного в районном центре они не видели.

Мишка же маялся.

У него была твердокаменная уверенность, что в Крупяновку ему путь закрыт. Почему, не понятно. Но закрыт. И вообще куда бы то ни было. Просто в Крупяновку ‒ в особенности. Переубедить его в этом не представлялось возможным. Беги, плыви, уезжай автобусом или на попутке. Нет, не пустят.

«Привет, Крупяновка, о!», ‒ напевал Мишка время от времени на манер «Гудбай, Америки» от «Наутилуса». Крутая песня. Чуть ли не из каждого окна: «Мне стали слишком малы…». Вот только прощаться с Крупяновкой Мишка был не готов. Он хотел с ней встречаться. Поэтому «где я не буду никогда» он опускал, мычал неразборчиво.

Я говорил ему, что ему тогда уж лучше напевать шлягер от «Секрета». Мишка ‒ Крупяновка, Крупяновка ‒ Мишка. Привет, сегодня дождь и скверно, а мы не виделись, наверно…

Хотя, если уж быть совсем честным, с Крупяновкой Мишке действительно фатально не везло. То невовремя затевался дорожный ремонт, то от короткого замыкания случалась авария на подстанции, обесточивавшая железнодорожную ветку, то Зыя вдруг разливалась ни с того ни с сего, создавая опасность подтопления путей, а намеченная поездка со знакомым водителем срывалась в последний момент из-за того, что тот ломал ногу.

Мишка мрачно шутил, что еще немного упорства с его стороны, и пойдут стихийные бедствия и эпидемии. Я, конечно, посоветовал ему не драматизировать. В большинстве случаев страдал-то не только мой друг, а и прочие люди.

‒ А так-то, наверное, из-за тебя весь наш город в опасности, ‒ пошутил я.

Мишка задумался.

‒ Возможно.

Тем не менее, попыток добраться до Крупяновки он не оставил. Это же Мишка. На моей памяти он уже четвертый год планы строил. Во всяком случае, с картой нашего, Крупяновского, района не расставался. Я видел ее дважды или трижды. Простыня в половину стола, если разложить. Каких там только значков не было нарисовано его рукой! Пунктиры маршрутов, даты, точки, обведенные кружками, стрелки, квадратики пустые, квадратики закрашенные, домики, строй елок и даже череп с костями.

После того, как я познакомился с Таней, времени на дружбу с Мишкой мне стало катастрофически не хватать. Это понятно, это жизнь. Но он бесился и ревновал. Как-то, весной уже, подкараулил меня на выходе из подъезда, растрепанный, угловатый, мрачный, отвел под «грибок» и прямо спросил, все ли между нами кончено.

‒ Мишка, ты дурак? ‒ вот что я ответил на его вопрос.

Он усмехнулся.

‒ Тогда помоги мне попасть в Крупяновку, ‒ сказал он.

‒ Блин, Мишка. Пятьдесят семь копеек ‒ и ты там, ‒ сказал я, имея в виду билет на электричку.

Но Мишка покачал головой.

‒ Не получится.

‒ Почему?

‒ Не получится, и все. Что я, не знаю, что ли?

‒ Ну, давай я возьму билет, а сядешь ты, ‒ предложил я.

‒ Нет, ‒ сказал Мишка, ‒ мы пойдем как бы в поход.

‒ Чего?

‒ По прямой до Крупяновки ‒ тридцать семь километров. Если три километра в час по пересеченной местности…

‒ Ты сдурел? ‒ спросил я.

Мишка посмотрел на меня так, словно сдурел я.

‒ Это два дня похода ‒ максимум, Вовка. Я запасся, ‒ с жаром заговорил он. ‒ Карта, компас, продукты, все есть! Ты палатку свою возьмешь. Но она нам, возможно, и не понадобится. Пойдем от деревни к деревне. От Людовиновки до Зверевки ‒ пять километров, потом до Острожья ‒ два, потом чуть в сторону ‒ Сухарево, это еще три кэмэ. От Сухарево идем к Лопаткам, четыре кэмэ, от Лопаток ‒ к Выгулу, пять кэмэ. ‒ Он скривился. ‒ Но Выгул, наверное, заброшен.

‒ А так все людные места.

‒ Да, все деревни живые. Потом Светлое, до него самый долгий переход ‒ восемь километров, плюс там еще речка. Но дальше остаются Карловка, Езинка и Покрова. А в километре от Покровов ‒ Крупяновка.

‒ По лесам…

‒ Зачем по лесам? ‒ удивился Мишка. ‒ По проселкам, по грунтовкам. Я же говорю: от деревни к деревне.

‒ И кто меня отпустит? ‒ спросил я, мысленно, впрочем, уже смирившись с Мишкиной инициативой.

К тому же я чувствовал себя виноватым перед ним. Ну и Таня, что немаловажно, на выходные уезжала к родственникам на чей-то юбилей.

‒ Тетя Галя уже дала согласие, ‒ объявил Мишка.

‒ Серьезно?

Моя мама (тетя Галя ‒ для Мишки) не любила, когда я пропадал из ее поля зрения или поля зрения кого-нибудь из знакомых даже на час. А тут ‒ два дня? С палаткой по деревням до Крупяновки?

‒ Я сказал ей, что мы с дядей отправляемся, ‒ сказал Мишка. ‒ Он ‒ турист-любитель и натуралист, у нас много общего, он решил устроить нам до Крупяновки тест на самостоятельность. Облегченный, конечно.

‒ И мама поверила? ‒ спросил я.

Мишка пожал плечами.

‒ Ты что ей, дядю предъявил? ‒ округлил глаза я.

Мишка кивнул.

Вообще-то, он ‒ сирота. Это все знают. Родители у него погибли в одной из экспедиций, оба были геологами. Вертолет, возвращающий с маршрута их исследовательскую партию, попал в туман и разбился о сопку. Никто не выжил. Мишке тогда было три года, и все одиннадцать лет потом он мыкался по двум далеким родственницам, тете Ире и тете Наташе, к которым переходил, как вымпел передовика производства.

Обе женщины были одинокие, и когда у одной намечалось что-то вроде сполоха семейной жизни, Мишка отправлялся к другой. Мне он говорил, что это даже здорово ‒ жить на два дома. Кормят от пуза, не пристают с расспросами по учебе, во всем предоставили самому себе. Только глаза у него при этом делались тоскливые.

Периодически избранники тети Иры и тети Наташи, конечно, пытались блеснуть воспитательными талантами. Кто-то брал Мишку с собой на рыбалку, кто-то учил навыкам автослесаря и игре на гитаре, кто-то использовал лишние (Мишкины) руки на приусадебном участке. Что из этого получилось? Ничего. Был и получился Мишка со своим характером и желанием все же когда-нибудь попасть в