встретил нас шумно. Ревели верблюды и ишаки, слышалась брань ямщиков и ругань киргизов, свистели мальчишки. Гам стоял оглушительный. Непосвященному в восточный менталитет человеку могло показаться, что война с Хивой началась раньше времени, несмотря на заверения генерала Головачева.

Как вскоре выяснилось, все оказалось прозаично — перед небольшими городскими воротами встретились два каравана, один выходил из маленького городка, другой заходил. Уступать никто не хотел. Началась склока. Киргизы, татары и узбеки орали друг на друга с остервенением, проклиная и призывая на головы «сынов гиены и шакала» всевозможные кары.

— Живут же люди, спаси Господи! — не то с уважением, не то с порицанием заметил Снегирев, перекрестившись.

— А ну, дорогу! — я привстал на стременах и возвысил голос.

На меня оглянулись, форму узнали. Недовольные погонщики принялись разводить животных в разные стороны. Минуту назад они ненавидели и были готовы поубивать друг друга, но теперь именно мы с Архипом стали фокусом их гнева. Слышались приглушенные ругательства. Впрочем, никто не решился встретить мой взгляд и что-то сказать в лицо. Напротив, все прятали глаза и опускали головы. Так вышло, что гусар Смерти в Азии уважали. Мы внесли свой вклад в истории и уже сейчас оставили после себя долгую память. Связываться с нами боялись. Я выпрямился в седле, принимая смелый и независимый вид, и медленно проехал сквозь живое человеческое море.

Сначала мы двигались по улицам городка, застроенными маленькими домиками. Часть выглядела как местные постройки, но остальные вполне уместно смотрелись бы и где-нибудь под Рязанью. У каждого строения имелся двор. Его размер и находящаяся там живность свидетельствовала о достатке семьи. В воздухе колыхалась и оседала на одежду желтовато-бурая пыль. На возвышении стояло несколько ветряных мельниц. Лопасти медленно скрипели, издавая тоскливый и скорбный звук.

Миновав местный базар, который по сравнению с Бухарским или Самаркандским представлял жалкое зрелище, мы насквозь прошли площадь и подъехали к воротам форта.

— Здравия желаю, ваше благородие! — отдал честь часовой. Он стоял у открытых ворот в выгоревшей гимнастерке, красно-коричневых шароварах и начищенных сапогах. На форменную кепи был натянут белый полотняный чехол, с накидкой, прикрывающей шею. Его рука сжимала винтовку Крнка со штыком — сюда, да еще и в не самый престижный полк, Берданки пока не дошли. Это нас, гусар Смерти, одними из первых перевооружили. А у большинства армейских подразделений таких высоких покровителей, как наследник или члены царской семьи, не имелось.

На звук из караулки вышло еще два солдата и унтер-офицер. Он-то и выделил сопровождающего, который проводил нас до домика коменданта. Хотя, проводник особо и не требовался. Я и сам еще не забыл, как проезжал через Казалинск совсем недавно, да и затеряться здесь, среди трех дюжин строений, выглядело тяжелой задачей.

— А я вас помню, — руку мне пожал невысокий и крепкий полковник с совершенно седыми волосами и усами. Звали его Голов Андрей Степанович. — Вы не так давно посещали нас… А вот теперь назад-с. С чем пожаловали? Какой у вас приказ?

Я вручил ему предписание, подписанное генералом Головачевым. Через час нас с Архипом уже устроили со всем возможным комфортом. Снегирев посетил мыльню для нижних чинов, а я сходил в офицерскую баню. Там и парилка имелась. Надо полагать, что зимой она выглядела крайне полезной, тем более можно было и на снег выйти. А вот летом, в сорокоградусную жару, особого удовольствия парилка не доставляла.

Двое суток я отсыпался, пил чай из самовара под вишневое варенье и ждал, когда смогу продолжить путь. Наконец, пароход «Арал» закончил проводить какой-то мелкий ремонт, загрузил необходимое количество угля и подготовился к отплытию.

Сам пароход оказался хоть и маленьким, но зато современным. Его изготовили в 1862 г. в Ливерпуле и сюда доставили в разобранном виде на верблюдах. Вооружен он был двумя 10-ти фунтовыми орудиями, установленными на американских станках.

Все эти детали мне любезно рассказал командир судна, после того, как мы попали на борт вместе с лошадьми и всеми своими вещами. Коней устроили в специальном загоне на корме.

Командир «Арала» заинтересовал меня куда сильнее, чем его судно. Дело в том, что им оказался Крузенштерн Павел Павлович.

— А что вы на меня так смотрите? — от подтянутого капитан-лейтенанта не укрылось мое удивление. В этом году ему исполнялось тридцать семь лет, но выглядел он старше. По цвету лица и ранним морщинам становилось ясно, что капитан успел хлебнуть в жизни лиха.

— Да вот думаю, кем вы приходитесь Ивану Федоровичу?^[1]

— Внуком, — он расслабился и открыто, с немалой гордостью, улыбнулся. Я его прекрасно понимал, таким дедом можно и гордиться. — Впрочем, у меня и батюшка вице-адмирал, исследователь и ученый, лауреат Демидовской премии. Не доводилось встречаться?

— Нет, — я покачал головой. Воистину, как же много вокруг интересных людей. — Так что, получается, вы представитель крепкой и славной морской традиции?

— Выходит, что так. Пройдемте, позвольте показать вашу каюту.

Первый день «Арал» весело бежал по Сырдарье. Вдоль берегов росли деревья и кустарники. Здесь, у реки жизнь буквально кипела. Сотни видов рыб, птиц и диких животных чувствовали себя как в раю. Фазаны и тигры служили желаемой добычей для любого охотника. Но вода казалась всего лишь тонкой ниточкой в жаркой пустыне, которую окружали прокаленные солнцем песочные барханы.

Команда на пароходе оказалась небольшой, но дружной. Крузенштерна они почитали за Господа Бога и слушались его не только с уважением, но и с немалой любовью. А корабельный кок угостил нас такой ухой из осетра, что и словами не передать. Да еще и черной икрой потчевал.

До того момента мне казалось, что нет службы лучше, чем быть гусаром. Тем более, Бессмертным. Но плаванье на пароходике подтолкнуло к мысли, что и у моряков имеются свои плюсы. Естественно, до кавалерии им далеко, но и в плаваньях присутствует доля романтики.

Мы с Крузенштерном если и не подружились, то неплохо сошлись. Он рассказывал мне истории об участии в экспедициях по Карскому морю, как их судно «Ермак» чуть не зажали два айсберга, открылась течь, и они едва не отправились на дно кормить крабов, как он выразился. Еще там были рассказы о белых медведях, цинге, не проходящей месяцами усталости, слепоте от яркого солнца и о дрейфе на льдине в открытом океане.

На фантазера Крузенштерн не походил, но его красочные описания временами казались откровенной выдумкой. Как