Вновь поведу, чтоб сразить проклятого беса!»
С мыслею сей, тая в сердце и ужас и злобу,
Владимир спешит во седло да помчаться на Днепр,
Но рев роковой, сотрясает и дух, и утробу,
Вот уже князь побежал как испуганный вепрь.
За ним попятам поспешают могучие лапы -
Веле́сом гонимый возвысился леса владыка,
И пот застилает Владимиру зренье и слабы
Члены его от душу хладящего рыка.
Рогатину в страхе Владимир жмет кулаками:
«Как только приблизится зверь ворочусь опасною пикой,
Войдет острие в его глотку между клыками,
На плечи мои упадет он нарядной туникой».
Дыханье ж медведя все близит князя кончину,
Вот он, человек, хочет зверя проткнуть будто спицей,
Но грозная лапа когтями вонзается в спину,
Да красная кровь на плечах возлежит багряницей.
Упал ниц Владимир теряя от боли сознанье…
«Да как же? Во мне, значит, как во всех смертных
Теплая кровь! Как у всех будут смерть и страданье,
Молю о пощаде великих богов милосердных!»
Но боги глухи, лишь небо слушает хмуро,
И безучастно плывут облака над главою,
Да видит Владимир, сияя белою шкурой
Вглубь леса шагает медведь походкой кривою.
Отчаянный крик князь издал, разодрану спину вздымая,
И дух испустил оставшись лежать меж телами,
А роща стоит, как и прежде полунемая,
Её не затронут ни плач, ни скрежет зубами.
ЭПИЛОГ
У великой реки под сенью старинного древа,
Ива младая узрела лик осени жёлтой -
Листочек опавший прияла прекрасная дева
В нежной ладони сокрыв его как за щеколдой.
Сжатую руку единой смочила слезою,
Что быстро сорвалась с трепещущей черной ресницы,
И небо гремит вдалеке над спокойной водою,
И Ива зовет в последний раз вещую птицу.
«Где же ты птица, что прежде меня навещала?
Неужто забыла ты дом свой в раскидистой кроне?»
Но многие дни ничего та уж не отвечала,
Покойна природа в своем молчаливом законе.
«Уж лета конец, теперь осени время правдивой,
Лишь осень взойдет ко мне в дом по поросшей дороженьке,
Видно стоять мне теперь у Днепра плакучею ивой,
Видно стоять мне теперь в белом свете одной-одинёшеньке».