доводила меня до трясучки, я в какой-то момент, чтобы не свихнуться, начинал улыбаться и говорил, что она не права и что еще есть куда падать. Перебирал: дворник, носильщик на станции, кочегар… Кстати, была мысль в нашу кочегарку пойти рядом с домом. На транспорт не тратишься, ботинок не снашиваешь. Чудо, а не работа. Жена начинала плакать, запиралась в комнате. Или уходила из дома. От моей иронии ее тошнило. Видеть меня не могла.

…Вот я и на работе. Один лестничный пролет вниз, в полуподвал, дверь неопределенного цвета справа. На стук открывает Петр. Обхватывает мою руку своей безразмерной клешней: «Здорово». – «Привет. А где Василич?» – «Вчера предупредил, что задержится». Это странно, Василич всегда приходит первым. Надеваю рабочий фартук, ожидаю клиентов. Петр продолжает трудиться над вчерашним заказом. От Пети у нас больше всего шума. Он все время что-нибудь сверлит и точит. Неудивительно, он у нас главный по железу. Зимой у него еще лыжи и коньки бывают. А у меня, кроме ключей, еще зонты. Самые сложные заказы достаются Василичу, он у нас по интеллектуальной части.

…Мы трудимся больше двух часов. Я сделал несколько ключей. Взял в работу три зонта. Швейную машинку без Василича брать не стал. Настенные часы – «немецкие, подарок прадеда» – тоже не рискнул оставить, всех отправил на завтра. Петр пытается нарезать резьбу в поперечном отверстии железной трубы. Труба проворачивается у него в тисках, а сильнее зажать ее он не рискует, боится деформировать; от этого непримиримого противоречия безбожно матерится. Если без шуток, то Петру надо ставить памятник. Все городские самоделкины пользуются его услугами. А по бедности у нас самоделкин каждый второй. Так что обустроил он быт как минимум половины жителей города.

Василича все нет, телефон его недоступен, мы задаемся вопросами. Я спрашиваю: «Что случилось?» Петр спрашивает то же самое, но по-своему. Как только мы не на шутку заволновались, в дверях появляется Василич с пакетом в руке.

– Долго жить будешь. Ты где был? – спрашивает его Петя.

– Тебе сказать? – вызывающе отвечает Василич.

Он здоровается с нами за руку, раздевается и ставит свой рабочий столик посередине комнаты, как обычно, когда мы перекусываем. Мы с Петром молчим, задавать лишние вопросы у нас не принято, Петр один уже задал. Василич достает из пакета пучок зеленого лука, буханку хлеба и бумажный промасленный сверток. В свертке оказываются две жирные копченые скумбрии. Петя молнией летит к полутемному окну и приносит с подоконника газету. Расстилает ее на столе. Чутье редко его подводит: в пакете я замечаю две бутылки водки. От вида водки Петя излишне возбудился.

– Сгоняй к швейникам, – приказывает ему Василич.

Там у нас общий холодильник. Через минуту Петр возвращается с колбасой и початой банкой огурцов. Видя такое дело, я начинаю резать хлеб. Петр принимается чистить колбасу. Василич крупно нарезает скумбрию; золотистые, блестящие от жира куски выглядят невероятно аппетитно. Затем ставит на стол водку. Одна бутылка почата на треть. Только сейчас я замечаю, что Василич выпивший.

Мы садимся за стол. Василич наливает водку в стаканы, себе и Петру, и говорит мне:

– Давай свою рюмку.

Он знает, что я не пью. Я вопросительно смотрю на него, но он нетерпеливо подтверждает свое пожелание:

– Давай, давай!

Мы с Петром в недоумении: я не хочу пить, Петя тоже не хочет, чтобы я пил. Спорить – себе дороже. Я направляюсь к полке со всякой ремонтной всячиной и разыскиваю лафитник. Он давно не был в деле, поэтому я усиленно дышу в него несколько раз и затем протираю краем свисающей со стола газеты. Василич наливает мне и говорит: «Будем здоровы!» Мы чокаемся и выпиваем. После дружно закусываем превосходной скумбрией.

Остается загадкой, зачем Василич так потратился. Я вспомнил, что день рождения у него осенью. До полета Юрия Гагарина больше двух недель. Нехорошего тоже ничего не случилось, мы же чокались. Но судя по лицу Василича, хорошего тоже мало. От затянувшейся паузы напряжение растет. Я не припомню, чтобы Василич когда-нибудь позволял себе неконкретность подобной продолжительности. Наконец он кончил закусывать.

– Вот что, мужики, закрывают нас с первого апреля, – он поочередно смотрит на меня и Петю, глаза у него дикие и злые. – Сделать ничего нельзя. Собирали нас сегодня в администрации. Всех хозяев нашего Дома быта. Здание наше понадобилось, суки. Устроили они там якобы бодание между строительными фирмами, кто наш дом лучше осчастливит. Понятно, что это херня полная. Как это, Вадюха, называется? Забыл я. Ну, когда выбирают кто лучше. Конкурс этот, ёшкарала.

– Тендер, – подсказываю я.

– Он самый, – говорит Василич и нелицеприятно проходится по всему, о чем только что нам доложил. И по слову, которое позабыл, тоже. Мат у него деловой, без рисовки.

Мы с Петром ждем продолжения.

– Короче, аренды нам не видать. Договоры разрывают и выплачивают нам вот такую вот неустойку, ёшкарала! – говорит Василич и показывает нам рукой, согнутой в локте, размер неустойки.

Мы с Петей подавлены и молчим. Василич разливает по очередной, и мы выпиваем. Я стараюсь не пить до конца. Периодически отвлекаюсь на стук в дверь и объясняю клиентам, что мы сегодня не работаем по техническим причинам. Дополнительное время приходится тратить на тех, у кого взял зонты и обещал сегодня сделать.

– И кто у нас победитель? – интересуется Петр, добавляя своих терминов по поводу случившегося.

– А тот, кто надстроит нам еще один этаж! – смачно поясняет Василич и с яростью вонзает в стол наш обеденный тесак.

– А на хрена нам еще один этаж? – удивляется Петр.

– Тебе точно не нужен. А им, чтобы открыть там фитнес-клуб. Слыхал про такие? Записаться не хочешь? – Василич бьет кулаком по столу и рубит правду-матку про все эти клубы и прочую «порнографию». – А клубом этим будет заведовать молоденькая сучка. Угадай с первого раза, кто такая?

Мы с Петром пожимаем плечами.

– Дочка мэра! Она в областном по ночным притонам обтрепалась – обкололась, обкурилась. Теперь батя решил ее спасать. К спорту приобщить, на путь здоровой жизни, так сказать, наставить, ёшкарала.

Любопытство Петра не удовлетворено, он снова лезет с вопросами:

– А откуда ты знаешь про дочь?

– От верблюда, – недобро отвечает Василич.

Он крайне не любит, когда сказанное им подвергается сомнению.

Мы слегка поутихли. Водка