печатник, двести лет спустя снисходительно посматривающий на мир с каждой купюры… Ну что, всё понятно? Старик Бенни кое-что понимал в настоящей власти!

Через тропинку метнулась крыса. Они невольно проследили за ней взглядом.

— Отец-основатель нации печатал себе деньги?! Да ты с ума сошёл!

— Он сначала печатал деньги, а потом стал отцом-основателем. Чувствуешь разницу?

Нельсон сидел, не в силах пошевелиться.

— И что нужно, — продолжил Джим, — чтобы тебе никто не мешал спокойно печатать деньги? А прежде всего, чтобы никто о тебе не знал. Чтобы никто даже и не догадывался, чем ты таким занимаешься. Нужно прикрытие. Ореол загадочности и таинственности. И если ради этого придётся создать фальшивую науку, легенду прикрытия… Или фальшивую Нобелевскую премию, чтобы твои нобелевские лауреаты с важным видом обосновывали необходимость печатания ещё большего количества денег… Так что дело того стоит.

— Ты сошёл с ума… — выдохнул Нельсон.

— Что, не каждый день узнаёшь, что дело твоей жизни — обман? Что всё это подстроено теми несколькими ушлыми людьми на самом верху пищевой цепочки?

Джим раскачивался из стороны в сторону. Ветер скрипел в ветвях, срывая бурые листья, бросая их под ноги.

— Государство — крысиная нора, Нельсон. Куда ни посмотришь, везде одно и то же — крысы, управляющие толпой. Бесконечный цикл. Обман… Даже Нобелевская премия, и та фальшивая! Так чему верить?!

Нельсон согнулся пополам, как от боли. Затем простонал:

— Джим! Ну это же природа так устроена. Она полна паразитов. Это же естественная ниша! Комары, ленточные черви, ракообразные, кукушки. Ты что, думал, в человеческом обществе их не будет?

Джим не отрывал взгляда от земли, упёршись руками в скамейку.

— Но это не значит, — тихо сказал он, — что нужно иметь с ними дело.

Город гудел — он сливался в одну тревожную ноту, как расстроенная струна какого-то гигантского невидимого контрабаса.

— И вот… И вот из-за этого ты меня убил? — голос Нельсона задрожал.

— Я ведь просил одного, Нельсон. Лишь одного — не иметь с ними дел. Мы договаривались…

— Ребёнок… О, какой же он ребёнок! И какой же я дурак!.. — простонал Нельсон, схватившись за голову. Ещё долго он что-то бормотал про себя. Затем вдруг, не поднимая головы, прорычал:

— Где? Где ты их доставал?!

— Кого?

— Идеи! — взорвался Нельсон, сотрясая кулаком со взрывателем. — Где ты находил все эти идеи?! Откуда? У кого ты их брал?!

Джим замер и затем прошептал:

— Два плюс два равняется пяти.

— Не шути со мной! Вот только не сейчас!

— Синтезировал, — выдохнул Джим. — Я их синтезировал. В мире идей два плюс два может равняться пяти.

— Опять этот чёртов абстракционизм, — выкрикнул Нельсон. — Примеры! Дай мне примеры.

— Цикады.

— Что цикады?!

— Есть виды цикад, которые личинками проводят под землей 11, 13 и даже 17 лет. Прежде чем всем одновременно выйти на поверхность. И затем всем снова исчезнуть. Понимаешь, 11 и 13 — есть, а 12 — нет. Почему?

— Простые числа?

Джим кивнул.

— Делятся только на единицу и на самих себя. Хищнику или паразиту трудно синхронизироваться с ними. Если ты сидишь под землей 12 лет, то любой хищник с циклом в 6 лет или даже в 4 года подстроится под твой ритм. А просиди под землей на год дольше, и ты выживешь.

— Что за чушь? — Нельсон снова сорвался на крик, и парочка на скамейке у озера обернулась. — Цикады? Какое значение это может иметь? Как это вообще может быть важно?

— Стратегия, на которой основано выживание целого вида, как она может быть неважна?

— И где тут синтез?

— Биология, математика, — ответил Джим.

— Бред, это всё бред собачий. Где ты взял эту идею? На сдачу купил у коллекционеров? Так ты переплатил, Джим!.. Большое, дай мне что-нибудь большое! Давай!

— Зачем тебе большая идея?

— А чтобы не так скучно было умирать, Джим.

Он поднял руку со взрывателем, его глаза блестели.

— Ну хорошо… Вот тебе… большая идея. Теория замены частей тела.

Джим взглянул на Нельсона, но тот молчал.

— Человечество развивается волнами. Их ещё называют индустриальными революциями. Три волны, каждая как цунами, сметающая всё на своём пути. Паровая машина, электричество и потом — компьютеры с интернетом. Три волны цунами, три революции, что сформировали мир. Что у них общего? Ты не можешь увидеть будущее, если не поймёшь их природу.

— Хватит загадок! — выпалил Нельсон. — Говори прямо.

— Индустриальные революции — это замена частей тела. Каждая волна сделала ненужной одну из них. Что заменил паровой двигатель?

— Ноги?

Джим кивнул.

— Чтобы перемещать грузы, ноги стали не нужны. Достаточно поезда или машины. Вторая волна — электричество — сделала ненужными руки. Электрические инструменты, конвейер, а потом — роботы. Нужда в руках отпала. Затем пришла очередь нервной системы — компьютер с интернетом заменили её. Это была третья революция, третья волна. Стало возможным передавать информацию без человека. И заодно — память. Чтобы передавать и сохранять информацию, человек тоже больше не нужен. Что дальше? Что ещё осталось у человека? Что ещё можно заменить?

— Мозг?

— До мозга… Глаза и уши, Нельсон! Зрение и слух. Сенсоры! Раньше компьютеры не могли самостоятельно воспринимать внешнюю информацию. Они не понимали, что изображено на картинках, не распознавали звуки и речь. А теперь могут. Мы научили их. Компьютер получил зрение и слух. И поэтому сенсорная революция будет даже помощнее, чем пар, электричество и интернет.

— Она заменяет часть тела… — пробормотал Нельсон.

— Сначала ноги, руки и нервная система с памятью. Теперь — зрение и слух. Это повторение одной и той же закономерности.

— И при чём тут синтез? Как это всё применить?

— А просто посмотри в историю. Посмотри, к чему привели первые три волны, три революции. К гегемонии стран, которые их возглавили. Сначала Англии, потом — Америки. А ведь первая волна началась в Италии. Это всё с Галилея пошло. На церковном служении в Пизе он смотрел на колеблющуюся лампаду и от скуки считал свой пульс. И вдруг заметил, что, как бы быстро лампада ни колебалась, одно колебание всегда занимало одно и то же время.

— Маятник, — сказал Нельсон.

— Закон маятника, — Джим кивнул. — Длина маятника, а не его скорость или амплитуда, определяет время между колебаниями. Маятник дал Галилею то, чего ни у кого до него не было. Он нашёл способ измерять время надёжно и точно, а не с помощью песочных часов. И это положило начало науке.

— Религия породила науку… — пробормотал Нельсон, положив руку со взрывателем на колено.

— А когда